Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

— Ка к быстро может быть удовлетворена моя просьба?

— Быстрее, чем вы предполагаете, ваша светлость! Не позднее чем через неделю войско пожалует в Чахтицы.

— Примите мою благодарность!

Алжбета Батори проводила гостя к дверям, что выходили во двор. Там она остановилась, глядя вослед уходящему.

Уже стемнело.

Из кареты у ворот вышла девушка, — то Эржика Приборская возвращалась от Медери. Она удивленно посмотрела на господина, стоявшего возле экипажа, в который тот собирался сесть. Он смотрел на нее пристальным изучающим взглядом. Сердце у нее бешено забилось. Неужели это ее отец?

Взволнованная этой мыслью, она ускорила шаг и влетела в объятия матери.

— Этой твой отец, Эржика! — шепнула графиня.

Между тем Юрай Заводский поднялся в экипаж. Он был в не меньшем замешательстве: казалось ему, что он только что увидел Алжбету Батори в восемнадцатилетнем возрасте. Он вспомнил ее намек о дочери или о сыне, хотя поначалу не придал ему особого значения.

Лицо его было спокойным, но в душе бушевала буря.

Что, если и впрямь это его дочь?

И вновь я достаю из тайника хронику чахтицкого прихода, в которую, побуждаемый лучшими сторонами моего ума и совести, в вечерние или ночные часы одиночества украдкой вношу события, касающиеся города и церкви, дабы память о них сохранилась для грядущего.

Апреля 30 дня в лето 1610 от Рождества Христова под вечер в Чахтицы неожиданно воротилась Алжбета Батори, после чего подобно молнии разнеслось известие: завтра или послезавтра вслед за ней пожалуют ратники. Да смилостивится небо над моими прихожанами!

Госпожа воротилась из Прешпорка с двенадцатью девушками и пустыми телегами, поскольку множество самых разных подарков оставила в Прешпорке для его высочества палатина и других высокопоставленных лиц, дабы расположить их к себе. Приехала она без Эржики Приборской, кою оставила на попечение строгой и образованной матроны с целью обучения ее языку латинскому и венгерскому.

Мой дорогой молодой друг Павел Ледерер — да воздастся ему честью и славой за его неустрашимость в борьбе с несправедливостью и злодейством — принес мне нынче вечером такие вести.

Первое, что сделала Алжбета Батори, выйдя из кареты, это спросила:

«Где Вихрь?»

«В саду. Положили мы его на мягкую, свежую травку и прикрыли белой холстиной, — ответил Фицко, сделав вид, что растроган до слез, — чтобы ваше сиятельство могло еще раз увидеть его и последним взглядом попрощаться».

«Хорошо, — ответила она спокойно, — а что вы сделали с Анной Дарабул?»

«Она лежит в стойле, в том, в каком отравила Вихря, и завтра будет похоронена».

«Нет, похоронен будет один Вихрь! — крикнула она. — Эту бабу тотчас заройте безо всяких обрядов, без савана и без гроба, как самого распоследнего паршивого пса, где-нибудь в канаве в конце сада! А гробовщики пусть со своими подмастерьями изготовят гроб для Вихря!»

Потом госпожа графиня прошла в сад.

Там в великой печали отдернула с коня холстину и кинулась к нему, точно это был — да простятся мне эти слова — муж или возлюбленный, и разразилась над ним рыданиями и воплями. Фицко стоял рядом и ладонями отирал слезы, ибо, как он позже признался Павлу Ледереру, задыхался от смеха и едва сдерживал себя, чтобы не взорваться хохотом.

«Ваша графская милость, — сказал он, когда госпожа отошла от Вихря, — Дора, конечно, сообщила вам, что я совершил тяжкий проступок. Я был так возмущен преступлением Анны, что собственными руками лишил ее жизни. Я ничуть не сожалею об этом, по если вы сочтете нужным, отдайте меня в руки закона».

«Ты заслужил не наказания, а вознаграждения, — с благодарностью посмотрела на него госпожа, — ты сделал то, что сделала бы и я! А ты, Илона, — обратилась она к своей нечестивой служанке, — скажи мне, скольких девушек наняли мои люди?»

«Пока только двенадцать, ваша милость. Но еще не все вернулись».

«Где эти девушки?»

«Согласно вашему приказу, они в безопасном месте, в подземной темнице».

«Тотчас же приведи, хочу на них взглянуть!»

«Еще не совсем стемнело, ваша графская милость, — всполошилась Илона, — с улицы в замок то и дело заглядывают прохожие, зачем давать им повод к лишним сплетням».

«Пусть себе болтают что хотят, — одернула ее госпожа. — Но коли желаешь отвадить зевак, прикажи девушкам на коленях благодарить меня за то, что я простила их и не держу больше в темнице за совершенные кражи».

Потом она приказала вынести из телеги, охраняемой гайдуками, сундуки с одеждой, а Доре Сентеш подала шкатулку с драгоценностями.

«Ступай отнеси ее в сокровищницу».

Минутой позже из сокровищницы донесся дикий вопль. Алжбета Батори выбежала вне себя во двор, а за ней — Дора Сентеш, белая как воск.

«Фицко, где ты? Фицко! Меня обокрали, обокрали меня!»

Фицко будто ждал, что его позовут, — тут же вырос, как из-под земли, перед госпожой.

«Пандурский капитан обокрал сокровищницу, — кричала она, — причем в своей наглости даже не скрывает этого. Оставил письмо в шкатулке, в котором бесстыдно признается в краже».

«Я предупреждал вас о нем, ваша графская милость. — Фицко твердо смотрел ей в глаза. — А вы, вместо того чтобы отблагодарить, велели растянуть меня на «кобыле».

«Разыщи его, Фицко, найди его, я тебя щедро вознагражу!» Она и не заметила, какой ненавистью засверкали его глаза.

«Это мошенник и вор, какого свет еще не видывал, — вскипела в горбуне кровь, — но я найду его! И что я получу за это?»

«Что? Да как ты смеешь?»

«Не извольте гневаться, ваша графская милость, — усмехнулся Фицко, — но я боюсь, что когда брошу этого хитрого капитана к вашим ногам, так он опять докажет вам, что не он, а я вор. Вместо награды вы меня накажете».

«Сколько же ты хочешь?» — спросила она холодно..

Он молчал и вызывающе смотрел на нее.

«Получишь еще две сотни золотых!»

Фицко нагло рассмеялся.

«Подлец!» — крикнула она возмущенно.

И размахнулась кулаком, но единственного взгляда на него было достаточно, чтобы усмирить свой гнев. Теперь, как никогда, она осознала, до чего же это невыносимо уродливое чудище. Вся его фигура, прищуренные колючие глазки, злобное, хмурое лицо и сжатые кулаки были так ужасны, что по всему ее телу пробежал мороз.

«Опустите кулак, ваша милость, — сказал он и тут же напустился на Дору: — А ты сгинь, потому как у меня для ее графской милости есть важное известие, которое не терпит никаких свидетелей».

Дора сердито отошла — остановилась на некотором расстоянии и стала ждать, когда эти двое окончат свой разговор.

«Умерьте свой гнев, милостивая графиня, и голос тоже, — ухмыльнулся горбун, — не то придется и мне говорить громко, а это вам вряд ли понравится».