Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

Все рассмеялись, и веселее всех Мариша: она чувствовала, что после ночных страданий на пороге смерти она возвращается в иную жизнь, в которой есть место и светлой радости.

— Янко, я так счастлива! — воскликнула она и горячо прижалась к нему.

Павел Ледерер растроганно смотрел на них: их счастье согревало его, хотя при этом сердце отзывалось печалью — он не мог не подумать о Барборе Репашовой.

— Ну пошли, пошли, — торопил он их. — Перед нами два пути. Один ведет к граду, другой — к тайному выходу под град. Пойдемте лучше вторым путем. Еще очень рано, поля пусты, на дорогах ни души. Пока гайдуки и пандуры отдыхают, вы без всякого риска окажетесь в безопасном месте, которое станет вашим убежищем, покуда вы не встретитесь с Андреем Дроздом и его ребятами. А я у выхода из коридора немедля распрощаюсь с вами и поспешу в замок, чтобы мое отсутствие не вызвало подозрений.

— Нет, Павел, давай попрощаемся прямо здесь, — предложил Ян Калина.

Павел Ледерер недоуменно уставился на него.

— Мы должны думать не только о близком спасении, но и о нелегких испытаниях в будущем. После неудач, постигших Алжбету Батори в борьбе с нами, она — уверен — запродаст душу хоть самому дьяволу. Вот почему нам надо продумать свои шаги, чтобы нас не застигли врасплох, коль мы не в силах помериться со злодеями силой. Раздумывая над этим, я все чаще мысленно обращаюсь к граду. Надо заглянуть туда и осмотреться. Так что пробудем в нем до вечера, а как стемнеет — уйдем.

— Как бы это не обернулось для вас бедой! — засомневался Павел Ледерер. — Не забывай, что ты не один, с тобой — невеста!

— В граде она будет в безопасности, — улыбнулся Ян Калина. — Там живет кастелян Микулаш Лошонский с горсткой слуг. Когда-то он очень любил меня, надеюсь, все еще не забыл и будет рад моему приходу. А если и нет, так не составит труда запереть старика в его обсерватории, а со слугами уж как-нибудь справлюсь. Мы с Маришей захватим град. Без оружия и крови мы можем стать хозяевами твердыни, из-под стен которой недруги всегда уходили несолоно хлебавши.

Павел Ледерер, успокоенный, пожал руку приятелю и его невесте.

— И все же, Янко, — сказал он на прощание, — дабы знать наверняка, что с вами ничего не случилось и не требуется моя помощь, в полдень, как только зазвонят чахтицкие колокола, разожгите в граде огонь в камине — пусть дым поднимается высоко в небо. Если увижу дым, значит, все ладно. А не увижу — будьте уверены: прибегу к вам на помощь!

Ян Калина и Мариша Шутовская, освещая себе путь факелом, шли по коридору, ведущему к граду. Они держались за руки и были веселы, словно шли не тропой злодейства, а по расцветшему лугу.

Павел Ледерер с минуту провожал их взглядом, затем повернул в коридор, по которому предстояло идти к замку.

Вскоре он подошел к наружной двери. Потянул за рычаг. Дверь загудела. Прижавшись в углу, он выждал минуту, чтобы убедиться, не снует ли кто вблизи тайного входа, собираясь выяснить причину подозрительного гула.

Однако — ни одного постороннего звука. Он поднялся но лестнице, озаренной лучами солнца. Оказавшись снаружи, он еще долго щурил глаза: привыкшие к темноте и мерцающему свету фонаря, они с трудом переносили солнечные лучи.

Оглядевшись, он застыл на месте — от удивления, неожиданности, невольного ужаса. У него перехватило дыхание. Что это? Чудо? Он не верил собственным глазам.

Перед ним стояла Барбора Репашова.

Она тоже смотрела на него так, словно он был привидением, которое может исчезнуть в любую минуту.

— Павел! — воскликнула она в приливе безудержной радости, убедившись, что он — не плод игры воображения. Она бросилась к нему. Он и опомниться не успел, как она повисла у него на шее и, схватившись за него, как утопающий за своего спасителя, стала обнимать и целовать.

— Как ты здесь очутилась? — Он пытался высвободиться, отстранить ее от себя.

— А ты? — ответила она вопросом и улыбнулась. — Свет велик, и вот мы встретились на этом маленьком пятачке. Разве это не свидетельство того, что мы суждены друг другу?

— Были суждены… — поправил он печально.

Барбора сразу осеклась. Только ее большие черные глаза, казалось, прожигали его насквозь, пытаясь найти ответ на невысказанный вопрос.

— Ты не любишь меня, Павел… Ты никогда меня не любил, — покорно выдохнула она, мирясь с открывшейся ей правдой.

Ему так и хотелось сказать, что она права, чтобы отомстить за то, что она предала его, не дождалась его возвращения, стала игрушкой чужих страстей, в то время как он грезил о ней, самой невинной и верной возлюбленной, мечтал о ней всем своим существом. Но он тут же опомнился — нельзя мстить ложью. Да и остался ли сейчас повод для мести? Изменница — она стоит перед ним истинным воплощением боли. Смирением и печалью веет от ее стройной фигуры, от иссиня-черных ее волос, от белизны лица, от полных страдания глубоких глаз. Молча глядя на нее, он чувствовал, как боль сжимает ему сердце.

Печальные глаза своей безмолвной мольбой пробуждали в нем бурю чувств. Но сияние глаз Барборы стало гаснуть, буря утихла.

— Ты меня никогда не любил… — повторила она слабеющим голосом, рыдания сотрясали ее, и бледное лицо увлажнилось слезами.

— Я любил тебя, — сказал он, мучимый воспоминаниями, — но того, что было, уже не вернуть.

«Того уже не вернуть…» Он черпает силу в звуке собственных слов, сердце его, точно щитом, прикрывается ими.

— Нас ничто уже не соединяет, Барбора, только угасающие воспоминания. Дороги наши разошлись навсегда. Мы чужие. Настолько чужие, насколько мы когда-то были близки.

Он уже мог глядеть на нее без тени волнения.

— Прощай…

Но лицо Барборы вдруг засияло, она радостно ухватилась за его протянутую руку.

— Павел, — вскричала она, словно сообщала ему самую радостную весть. — Ты ведь еще не знаешь! Я свободна!

«Свободна!..» Будто выговорила волшебное слово: глаза снова засияли, лицо зарделось нежным румянцем.

Павел Ледерер недоверчиво уставился на нее. В его немом удивлении сквозило мучительное подозрение.

— Я свободна, Павел, — твердила Барбора, пьянея от собственных слов. — ничто уж не стоит на пути нашей любви. Ты любил меня и будешь любить… Я сделаю все, чтобы стать нужной твоему сердцу.

— Что стряслось с твоим мужем? — сдержанно проговорил он, не в силах перебороть подозрение.

— Он умер сегодня ночью! — бодро сказала она, будто сообщала великую радость. — Умер смертью, достойной его жизни. Напился до чертиков и набросился с ножом на собутыльников, но не удержался на ногах и, падая, всадил себе нож прямо в сердце. Сам себя и проткнул. Домой принесли его уже мертвым. Это была самая радостная минута в моей жизни, да простит меня Бог…