Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

— Милый друг, — сказал Микулаш Лошонский, — я сказал тебе все, что думаю, но советовать не берусь. С чахтицкой госпожой меня связывает клятва верности. Было бы подло нарушить ее. Поступай так, как подсказывает тебе совесть. Но я, покуда являюсь кастеляном чахтицкого града, не могу участвовать в заговоре против его владелицы…

Ян Поницен метнул удивленный взгляд на кастеляна.

— Я не упрекаю тебя, — сказал он, — клятва есть клятва… Но куда, к кому обратиться, где искать настоящей поддержки?

— Обратись к тем, кого с госпожой также связывает клятва. Клятва мести и расплаты, — прозвучал ответ от бесшумно отворившихся дверей.

Священник и кастелян изумленно обернулись.

В дверях стоял улыбающийся Ян Калина, рядом — Мариша Шутовская. Священник радостно вскочил и обнял Калину.

— Как я опасался за твою жизнь, сын мой! Подумал было уже, что нет тебя, а ты вон какой — здоров, свеж и весел! Кто же спас тебя, за кого я должен вознести молитвы Всевышнему?

— Это тайна, которую могу открыть вам, пожалуй, лишь с глазу на глаз.

Он присовокупил это потому, что догадался, какая борьба происходит в душе Микулаша Лошонского. Как должен кастелян чахтицкого града относиться к разбойнику?

Пока Ян Поницен сердечно жал руку Марише Шутовской и гладил ее по золотым волосам, Ян Калина подошел к кастеляну:

— На вашем лице, господин кастелян, не вижу радости. Даже малейшего отблеска моей радости от того, что вижу вас снова после стольких лет…

Кастелян упорно глядел куда-то в сторону. Калина понимал, старец собирает силы, чтобы что-то сказать и как-то поступить. На его лице появилось выражение неумолимой твердости, которая не очень соответствовала белоснежным волосам и бороде, кротко стекавшей на грудь.

Ян Калина любил кастеляна сыновней любовью. Его отец вместе с графом Надашди и кастеляном воевал против турок. Отца Яна оба полюбили и свою любовь перенесли на сына. Кастелян брал его на целые дни к себе в град и уже в девятилетнем возрасте посвятил в тайны астрономии, открывал его мечтательному взору невидимые тропы небесных светил. Тем самым приобщал к пониманию высших истин и пробуждал в нем жажду знаний. А когда Ян приезжал на школьные каникулы домой, оба вместе бродили по полям и лесам и вели меж собой глубокомысленные разговоры. Люди останавливались в удивлении и качали головами, глядя на седовласого мужа и мальчонку, которые общались друг с другом как ровня.

Ян Калина не узнавал своего старого друга. Таким мрачным он никогда не видел его, даже когда тот задумывался над неразрешимой загадкой. Три пары глаз напряженно следили за старцем, изменившимся до неузнаваемости.

— Ян Калина, — холодно заговорил наконец Микулаш Лошонский, — ты разбойник, и я, кастелян, вынужден исполнить свой долг.

Все пришли в ужас.

Старец выпрямился, словно к нему вернулась давняя молодость и смелость, мгновенно выхватил пистолет, лежавший рядом на толстой книге, и навел его на Яна Калину.

— Руки вверх, разбойник! — воскликнул он твердо. Яна Поницена и Маришу Шутовскую, попытавшихся было броситься между ними, он резко окликнул: — Не мешайте мне исполнить мой долг!

— Ты с ума сошел, дружище, ты с ума сошел! — Священник побледнел, у Мариши сильно забилось сердце.

Микулаш Лошонский не обратил на него никакого внимания.

— Итак, злодей, ни звука более, — приказал он. — Шагай вперед и не оглядывайся!

Несколько мгновений Ян Калина смотрел горящим взором на кастеляна. Он сжал кулаки и напружинил ноги, готовясь к прыжку. В голове мелькнуло: броситься на старика, выбить пистолет из рук, повалить на пол и обезвредить врага, который гонит его в объятия смерти.

Но странная боль сжала сердце и охладила вскипевшую кровь. Он не в силах был поднять руку на этого старца, даже защищая собственную свободу и жизнь.

Он повернулся и пошел к двери, кастелян с пистолетом — за ним.

Старик закрыл дверь, в замке щелкнул ключ. Священник и девушка только тут осознали, что они заключены в башне града.

Кастелян со своим пленником спускался по лестнице все ниже и ниже.

Старец задыхался от долгого пути, и когда внизу стал открывать тяжелую железную дверь, он был уже так слаб, что Калине стоило двинуть пальцем, чтобы втолкнуть его в темницу вместо себя.

Дверь темницы была открыта, и Ян Калина вошел в нее. Но старец не запирал дверь, а продолжал стоять в ней, держа в одной руке пистолет, в другой — факел. Правда, рука с пистолетом устало висела вдоль тела. А в лице, обращенном к Калине, уже не было следа холода и угрозы.

— Янко, — произнес после долгого молчания кастелян, — прости меня. Не могу иначе, клятва — вещь святая…

— Святая, даже если я за нее поплачусь жизнью! — язвительно прервал его Калина.

— Клятва повелевает мне обезвредить разбойника и заговорщика, даже если бы это был мой собственный отец или сын, — сказал кастелян, оправдывая свой поступок.

— Значит, прощать мне вам нечего, господин кастелян… — отрезал Ян.

— Я не желаю твоей погибели, — сказал кастелян, — не пережить мне твоей смерти, если бы я был в ней повинен. Янко, там в башне перед тобой стоял настоящий противник, в котором чувство долга в последний раз разогнало кровь. Не посоветовал бы я тебе тогда оказывать мне сопротивление. Но сейчас перед тобой стоит обессиленный старец… — И в ответ на удивленный взгляд Калины крикнул — Толкни меня и обрети свободу!

— Нет, — ответил тот с непреклонной решимостью. — Нет, я с радостью покину темницу, если вы сами позволите мне уйти из нее, господин кастелян, и скажете, что я свободен… Я всегда уважал вас, считал самым честным и справедливым человеком. Да, я разбойник. И если вы относитесь ко мне как к злодею, то я остаюсь. Злодеяние мое состоит в том, что я выбрал самый верный путь для мщения и кары за несправедливость, путь, который препятствует кровопролитию и гибели невинных жертв. Так пусть меня постигнет заслуженное наказание! — с горечью закончил Калина.

— Почему вы медлите, господин кастелян? — обронил он после недолгого молчания. — Заприте меня.

— Янко, — отозвался кастелян чуть ли не умоляющим голосом, — не торопись. Если не прислушаешься к моему совету, то вынесешь приговор не только себе, но и своей невесте, и Яну Поницену, и мне. Если ты останешься, я не знаю, не присяду ли я в полном изнеможении и не найду ли вечного упокоения где-нибудь на полдороге, на крутых ступенях башни. Кто знает, не погаснет ли моя жизнь прежде, чем догорит этот факел в руке… Если это случится, голодная смерть грозит не только твоей жизни, но и жизни твоей невесты и чахтицкого служителя Слова Божьего. Слуги вернутся только через несколько дней, когда будет уже поздно…