Лев Рубинштейн - Когда цветут реки

— Стреляй, глупец! — крикнул тот же офицер. — Ведь ты хвастался, что у тебя в запасе твой лучший выстрел. Помнишь? «Выстрел за подлинный корень женьшеня».

Да, у Яо был в запасе его лучший выстрел. Но он никогда не думал, что этот выстрел будет направлен в Го, потому что именно Го стоял на стене во весь рост и пел свой любимый гимн.

Яо приложился, но руки его дрожали и слезы застилали глаза. Офицер подошел поближе.

— Что такое? Ты струсил, знаменитый стрелок? Стреляй!

Ружье колебалось в руках Яо.

— Дурак! Младший сын черепахи! Тебе следует держать не ружье, а пестик, которым размалывают лекарства! Стреляй!

Яо опустил ружье дулом вниз.

— Не могу, — сказал он. — Это Го Шэн-тао. Я его знаю.

— И, однако, он метил в тебя?

— Пускай, — понуро сказал Яо. — Я его прощаю. Он из нашего взвода.

— Ты прощаешь этого грязного разбойника, потому что он из вашего взвода? Да ты, я вижу, добрый человек!

— Да, — повторил Яо, — я не буду в него стрелять. Я его прощаю.

Он посмотрел на офицера глазами загнанной лошади. И тогда офицер рассвирепел.

— Ты его прощаешь, но я не прощаю тебя! — сказал он и взмахнул саблей.

Последний выстрел Яо не состоялся. Голова его долго катилась с холма, и на лице застыло выражение усталости и скорби.

Фарфоровая башня пала через сутки. В ней не осталось ни одного живого защитника.

Под башню был подложен порох, и взрыв потряс твердыню столицы. Дым оседал долго. И, когда он окончательно осел, на месте чуда искусства осталась только груда фарфоровых обломков, которые вскоре растащили любопытные английские моряки.

Лю Юнь-фу оказался прав. Северный Царь не продержался у власти и трех месяцев. Армия его, состоявшая главным образом из бывших торговцев, бродяг и перебежчиков из неприятельского лагеря, пользовалась незавидной славой и возбуждала негодование у крестьян и ремесленников Небесного Государства. Солдаты других армий тайпинов ненавидели Вей Чан-хоя и возмущались гибелью Восточного Царя Ян Сю-цина.

Яна помнили, как сурового, но справедливого вождя.

О нем говорили на площадях, на пристанях, на укреплениях, в лагерях, как о человеке, который не любил роскоши, который всем сердцем стоял за наделение крестьян землей. Таким сохранился он в памяти народа.

Возмущение росло изо дня в день. Небесный Царь в конце концов решился издать указ о казни Северного Царя. Вей Чан-хой был обезглавлен в саду своего дворца.

Вокруг Государства Великого Благоденствия снова стало сжиматься кольцо противника. Зимой 1856 года был окончательно потерян Учан.

Дворец Небесного Царя в Нанкине занимал огромную территорию, обнесенную высокой стеной из желтого кирпича. На наружной стороне стены были изображены свирепые драконы. Арка у главных ворот состояла главным образом из сложно построенных колонн с красно-золотой резьбой. По бокам ворот стояли две пушки, а возле них неподвижно возвышались гвардейские артиллеристы с курящимися фитилями в руках.

Появляться около этого дворца разрешалось только пешим.

За стеной виднелась густая зелень, множество башен и крыш — зеленых, темно-красных, позолоченных. Слуг, секретарей и жен у Небесного Царя было несколько тысяч, а охраняла дворец целая дивизия солдат-гуандунцев, восемь лет пробывших в боях.

Во внутренние покои Небесного Царя допускались только женщины. Совещания с подчиненными происходили в зале суда, обтянутом желтым шелком. Царя вносили в зал в паланкине женщины. Впереди шествовали несколько сот придворных и караульный отряд с громадным желтым царским знаменем.

Заслышав гул литавр и звуки флейты, военачальники и министры преклоняли колено и с опущенными головами дожидались, пока Небесный Царь Хун Сю-цюань займет свое место под желтым балдахином и пока установят на особом возвышении его знамя и золотой скипетр.

После этого все присутствующие, за исключением слуг, проходили мимо трона, и каждый становился на колено и опускал свой жезл перед «небесным великолепием». Церемония длилась долго.

Хун Сю-цюань был человек среднего роста и средних лет. Под его короной сверкали узкие, умные, подозрительные глаза.

Он не разговаривал. Становясь на молитву, он воздевал только руки к небу, а текст молитвы читал придворный. Затем начинался совет.

Рядом с троном скромно стоял молодой человек в длинном красном платье. Когда царю надо было высказать свою волю, он кивал молодому человеку, и тот оглашал заранее заготовленный текст. Это был любимец царя Мын Дэ-энь, единственный мужчина, если не считать братьев царя, который имел доступ в личные покои Хун Сю-цюаня.

Вскоре после падения Восточного и Северного Царей на одном из таких советов выступил молодой полководец Ли Сю-чен. Выступил он, сообразно своему званию, далеко не первым, но речь его была необычна.

Прежде всего, он почти не упоминал о небесном отце и старшем брате, не приводил цитат из библии и воззваний Небесного Царя. Говорил он короткими и энергичными фразами, громко, отчетливо, глядя прямо на царя.

Он достал и развернул найденную в храме бумагу с фальшивой печатью царя тайпинов и прочитал ее с начала до конца. Он добавил, что такие воззвания можно найти в столице и в армии и что внутри тайпинского лагеря существуют темные силы дьяволов, которые стараются нарушить единство людей в Государстве Великого Благоденствия и действуют не только в столице, но и во дворце. Для того, чтобы так искусно подделать эту бумагу и ее печать, надо быть человеком, близким к «Священной Небесной Двери».

Хун Сю-цюань нахмурился и спросил, кого именно подозревает адъютант-помощник.

Ли Сю-чен ответил, что у него нет личных подозрений и его беспокоит другое: нравы и порядки в столице государства. Ибо измена может свить свое гнездо только среди людей равнодушных и пресыщенных — среди чиновников, которые обогащаются за счет народа и берут взятки; среди их родственников, носящих титулы и звания; среди ученых, которые замкнулись в стенах дворцов…

Ли Сю-чен говорил об уничтожении общественных запасов риса, о новых поборах в деревне. Он говорил о рекрутах, которые идут в армию, чтобы освободить себя и страну от гнета и голода. Он говорил, что народ ждет доброй воли государя. Говорил долго и убежденно, не так, как полагается говорить придворному, да он и не был придворным. Последние восемь лет его жизни прошли в боях.

Небесный Царь никогда не перебивал ораторов. Он слушал, и только борода его неодобрительно покачивалась.

Военачальники и министры застыли на своих местах, точно каменные истуканы.

Ли Сю-чен оборвал свою речь неожиданно. Взгляд его скользнул по шелковым драпировкам, красному платью Мын Дэ-эня, по пышным мантиям и жезлам присутствующих. Он замолчал и низко поклонился, что означало конец речи.