Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Бедная собака за полчаса до воздушной тревоги начинала скулить, метаться, забиваться под ванну. Там сидела, сжавшись в комок, и дрожала всем телом.

— Маруся! Мару-ся! — звала бабушка.

Не дождавшись, шла в ванную, наклонялась и, обнаружив пропажу, начинала сердиться:

— Ты зачем туда залезла? Вылезай сию же минуту!

А мы уже безошибочно знали: через двадцать минут начнется воздушная тревога.

Марусенька прожила у тети Ляли всего два месяца. Исхудала, угасла, ходила с опущенной головой, все вынюхивала, искала. Мы нашли ее окоченевшее тельце под ванной в самом углу. Тетя Ляля сказала, что Маруся умерла от тоски по маме, и мне стало стыдно. Как это — крохотная собачка умерла, а я живу.

Но жила как во сне. Одна, всеми брошенная, никому не нужная. От Сережи пришла телеграмма: «Доехал, все в порядке». И больше ни телеграмм, ни писем. Оставленные деньги кончились. Но тут, к счастью, обо мне вспомнила Нина Понаровская.

Славику, ее мужу, удалось устроиться на работу в небольшом городке под Парижем. Он уехал, а Нина осталась с двумя детьми и взбалмошной свекровью. У свекрови была просторная квартира, у Нины — относительно приличная работа в тентюрери .

В Париже, в каждом квартале, были такие крохотные заведения. Туда отдавали почистить одежду, заштопать дыру в не старой еще вещи. С появлением шелковых чулок в тентюрери прибавилось работы — поднимать спустившиеся петли. Поначалу это делали вручную тонкими крючками, позже придумали электрические машинки. Это требовало ловкости и сноровки, и Нина была мастером своего дела. Она работала в тентюрери неподалеку от дома и на квартире завела три машинки. Война увеличила заказы втрое. Из продажи чулки исчезли совершенно, и женщины старались продлить их недолгую жизнь любыми способами. Нина позвала меня на помощь.

Я обрадовалась. Есть работа! Обнаружив у нее горы чулок, возликовала. Но сражение с крючком-невидимкой прыти поубавило. Нина показывала, терпеливо учила, но проку от меня в первое время было мало. Одурев от моей тупости, она одевала детей и выгоняла нас на прогулку.

— Исчезайте ровно на два часа, а я спокойно поработаю.

— Так долго! — начинал ныть младший Андрюша.

— Брысь! — делала страшные глаза Нина, — исчезайте, несчастные, пока целы!

Мальчики с хохотом ссыпались с лестницы, мы шли гулять в ближний сквер Сен-Ломбер. Там была площадка для детей, песок, лошадки на качалках. Алеша и Андрюша редко ссорились, гулять с ними было одно удовольствие.

Через некоторое время у меня начало что-то получаться с чулками. Нина уходила на несколько часов в тентюрери, я усаживалась за машинку. Чтобы хоть немного заработать, надо было поднимать эти чертовы петли с невероятной быстротой.

Мальчики ходили кругами, поглядывали с упреком, терлись о мои колени, но на прогулки им приходилось снова ходить с бабушкой, Анной Андреевной, бывшей светской дамой. При любом случае она воздевала руки к небу и закатывала глаза.

Мое вторжение Нинкина свекровь приняла благосклонно, да и помогала я им добросовестно, не только с чулками, но и по хозяйству. Кончилось тем, что я совсем переселилась к ним.

Славная она была, Нина, спокойная, ровная. На жизнь, на порывистого мужа смотрела с легкой иронией, и лишь один человек способен был вывести ее из равновесия — Анна Андреевна.

Славик, в отличие от жены, вечно клокотал, бурлил, и еще он был излишне говорлив. Сережа часто останавливал его:

— Славик, будет тебе трепаться!

Славкина болтливость чуть не довела их до погибели. Но это случилось позже.

Часто на огонек к нам забегала Маша. Засидевшись до комендантского часа, оставалась ночевать. Ночные разговоры излечивали от безысходной тоски.

Однажды на квартиру к Нине приехала Татка и спросила, могу ли я освободиться на весь следующий день.

— Мне очень нужна твоя помощь.

На все попытки узнать, что ей нужно, закрывала глаза и качала головой:

— Завтра узнаешь.

С тем и уехала. А я, успокоенная заверениями, что дома все в порядке, тетя Ляля и бабушка здоровы, а Максимушка начал смеяться и говорить «агу», села чинить чулки.

На следующий день отправилась в условленное место. Пришла рано, но Татка уже ждала возле метро, что было на нее совершенно не похоже. Обычно ждали ее. А она прибегала спустя минут двадцать после назначенного времени, очень озабоченная. Виноватыми вечно оказывались то автобус, то плохо выглаженное бабушкой платье или еще что-нибудь в этом роде.

Мы спустились в метро и поехали.

— Куда мы направляемся?

— Там увидишь, — односложно отвечала Татка и качала головой, чтобы я не задавала глупых вопросов.

Мы вышли неподалеку от площади Республики, и она повела меня по незнакомым улицам. Я плохо знала этот район. Очутились возле серого с большими окнами дома, вошли. Татка любезно поздоровалась с консьержкой, та спросила:

— Вы пришли делать уборку у мсье Дювивье? — и пропустила беспрекословно.

Вот оно что! Здесь была квартира Поля. Мы поднялись на лифте, вышли на пятом этаже. Меня распирало от любопытства. Татка достала ключ, сделала приглашающий жест:

— Входи.

В небольшой квартире, где Поль жил один, вещи находились в полном порядке, хотя и чувствовалось, что здесь давно никто не живет. Татка по-хозяйски прошлась по комнате, поправила занавеску, провела пальцем по полке с книгами, но пыли не обнаружила, села на низкую тахту, застеленную пледом, и хлопнула ладонью, приглашая сесть рядом.

— Я хожу сюда делать уборку, — предупредила она мой первый вопрос, — когда Поль уезжал, он оставил мне ключи и деньги, познакомил с консьержкой. Но все это ерунда. Слушай меня внимательно. Вчера я видела его.

Я не поверила своим ушам.

— Кого?

— Поля. В последнем письме он научил, как это сделать. Я поехала и повидала его. — Она фыркнула, — эти немцы — круглые идиоты! Они думают, если отгородить людей колючей проволокой, так уже все!

Она стала рассказывать все по порядку. Лагерь, куда две недели тому назад привезли Поля, является чем-то вроде пересыльного пункта перед отправкой пленных в Германию. Ровное место, обнесенное колючей проволокой, с вышками для наблюдателей. Пленные сидят под открытым небом, условия жуткие. Но, судя по Таткиному рассказу, охрана там какая-то полоумная. Немцы тщательно следят за открытой местностью и совершенно не берут в расчет тылы. А задворками лагерь упирается в небольшой лесок и заросли кустарника. Там за три шага уже не видать человека, и уйти можно совершенно спокойно, немного отогнув проволоку.

— Но почему же тогда никто не уходит? — совершенно резонно спросила я.

— Потому что болваны! — прищурилась Татка. — Я бы уже давным-давно драпанула. А они сидят. Их победили, их взяли в плен. И, ты представляешь, они должны сидеть чуть ли не под честное слово. По правилам их очаровательной мужской игры в войну. А я не хочу. Я так и сказала ему: «Не хочу, чтобы ты здесь сидел».