Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— А может, они решили просто закрыть все оставшиеся газеты? Французские, я имею в виду, — отозвался Славик.

— Не исключено, — внимательно посмотрела на него Ирина.

— Вот мы теперь будем сидеть и гадать! — заерзал на стуле Сережа, — может, американцы высадили десант. Не знаю куда. На луну… Почему ты молчишь, Вася?

— Думаю.

— Что же тебе думается?

— А вот что. Это не война с Россией.

Мы придвинулись к нему поближе.

— Это не война с Россией, поскольку существует мирный договор между Германией и СССР. Мы почему-то все об этом забыли. Нарушение статей договора было? — и сам себе ответил, — нет. Недовольство поведением сторон было высказано хоть раз? Нет. Послов отозвали? Тоже нет.

— Но откуда тогда эти слухи?

— Ирина, — положил он руку на плечо жены, — если завтра пройдет слух, что Австралия объявила войну Китаю, мы ведь тоже не удивимся, правда?

— О, мы уже ничему не удивимся! — дернула Ирина нитку кораллов на шее.

Мне было грустно. Они сидели и высказывали самые невероятные предположения, спорили, чуть не ссорились, а меня не покидало чувство, что мы отторгнуты от всего. Что бы ни случилось, нашим мнением никто не интересовался, мы могли говорить что угодно, предполагать что угодно — до этого никому не было никакого дела. Есть мы — не будет нас, в мире ничего не изменится. Даже если Германия объявит войну России, Россия о нас не вспомнит, России мы не нужны. Я никогда никому не желала зла, я не хотела, чтобы началась война с Россией. Но и мне никто ничего не желал. Ни войны, ни мира, ни счастья, ни горя. Ни-че-го. И от этого «ничего» билось вместе с жилкой у виска: лишние, лишние, лишние. Лишние на земле люди. И оттого — страх, страх, страх. Хоть и лишние, все равно очень хотелось жить. Хоть как, но мне хотелось сберечь свою жалкую, не рожавшую еще бабью плоть.

— Что же нам теперь делать? — громко спросил Славик.

— Ждать, — пожал плечами Вася Шершнев, — просто сидеть и ждать выхода хоть каких-то газет.

Они решили сидеть и ждать.

Находиться в бистро и ничего не заказывать было неудобно. Славик подозвал хозяйку, шепнул пару слов, она ушла выполнять заказ.

Хозяйка бистро бретонка Берта знала нас и принимала как своих. До войны здесь подавали эскарго — улиток с белым вином. Кроме Берты, посетителей обслуживали ее муж и гарсон. За войну Берта отощала, муж сидел в плену, гарсон исчез, как исчезли эскарго и белое вино. Она принесла желудевый кофе с сахарином, а больше заказывать было нечего. Берта расставила чашки, повздыхала, посетовала на трудные времена и отправилась обратно за стойку к прерванному занятию. Она вязала длинный, нескончаемый чулок, а рядом на высоком табурете спал рыжий мосластый кот. Время от времени он открывал один глаз и лениво следил за кончиком мелькающей спицы. Тронуть спицу лапой ему было лень, он вздыхал и засыпал снова.

Все отхлебнули по глотку горячего пойла и снова заговорили по-русски. К русской речи в своем бистро Берта давно привыкла, не обращала на нас внимания.

Мы ждали, а газет все не было и не было. Мы даже говорить перестали, нависла тишина. Одна Ирина глубоко вздыхала и жаловалась на духоту, хотя в бистро было прохладно, утренний ветерок свободно гулял через открытые окна и двери.

На секунду дверной проем заслонила чья-то фигура. Внутрь вошел новый посетитель. С виду клошар, хотя это был не клошар. Клошары в Париже перевелись за войну.

Потертый, обшарпанный человек вошел в бистро, несмело огляделся и направился к Берте. Она обратила к нему широкое внимательное лицо. Человек стал тихо говорить с ней, потом достал из кармана пять франков, положил на стойку. Он временами придвигал к Берте эти несчастные пять франков, в какой-то момент забирал обратно. Лицо его было изможденным и умоляющим.

И вдруг тишину нарушил страстный вопль Берты:

— Mon minou cheri?! [46] Моего дорогого котика? ( франц .).

Она сорвалась с места, выскочила из-за стойки и начала что есть силы выталкивать посетителя.

— Espece de vieux cornichon pourri! [47] Ах, ты, старый хрен! ( франц .). — возмущалась она.

А незнакомец все пытался всучить ей свои пять франков.

— Бьюсь об заклад, он предложил ей переспать с ним, — хмыкнул Славик.

Управившись с незваным гостем, Берта послала ему вдогонку последнее прости, и прямым ходом направилась к нам, потрясая руками.

— Этот негодяй!.. Вы можете себе представить?.. Он хотел купить моего кота! Да-да! За пять франков! Mon minou cheri! Чтобы съесть! Вы можете себе представить?!

Она бросилась к спящему minou cheri, схватила его в объятия, прижала к груди и, энергично встряхивая, продолжала кричать:

— Il a eu asser de touper pour me proposer 5 franc! Pour mon minou cheri! Ah, le salaud! [48] Он осмелился предложить мне пять франков! За моего котика! Ах, негодяй! ( франц .).

Мы с Ириной сочувствовали, гладили minou cheri, Сережа печально смотрел вслед незадачливому покупателю. Мы собирались еще долго обсуждать это происшествие, но в эту минуту Славик сорвался с места и бросился на улицу. В киоск поступили газеты. Было около двенадцати часов дня.

Берта застыла с котом на руках, Сережа кинулся следом за Славиком, но Вася удержал его. Ирина страшно побледнела и впилась пальцами в край столика. У меня быстро-быстро застучало сердце, и почему-то опустела голова.

Мы видели в открытую дверь, как возле киоска выстраивается очередь. Потом сразу рассыпалась, все обступили первого купившего газету. Мы сидели и смотрели, как Славик выбирается из толчеи, идет к нам через улицу.

Он вошел в бистро, сел на место, взял пустую чашку, но рука его дрогнула, и чашка чуть не упала. В последний миг он успел подхватить ее и поставить на блюдце.

— Ну?! — крикнула Ирина.

— L’Alemagne a attaque l’Union sovietique [49] Германия напала на Советский Союз. ( франц .). , — сказал Славик и почему-то оглянулся на Берту.

Она уткнулась в спину прикорнувшего на ее руках кота и заплакала.

Странное, ни на что не похожее оцепенение охватило меня. Я ни о чем не думала, вернее, думала, но эти мысли не имели никакого отношения к случившемуся. И еще. Меня не то чтобы взволновало, нет, скорее заинтересовало, почему плачет Берта. Ей-то что? Что ей до нашей несчастной России? И почему она плачет, а мы — нет? Никто из нас не заплакал. Напротив, я вдруг почувствовала, как сидящий рядом Сережа заходится беззвучным смехом, трясет плечами. Если бы я не знала его, я бы подумала, что он сошел с ума. Он смеялся над нашими планами ехать налаживать жизнь в Германии. Я почувствовала неожиданное облегчение. Мы никуда не едем! И это вернуло меня к жизни.

В бистро вошло несколько человек. Они громко обсуждали последнюю новость. Берта вытерла слезы и занялась обслуживанием клиентов. Сережа обнял меня за плечи: