Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

— Почему? — засмеялась Маша. Ей понравилось это слово.

— А он был такой весь кругленький, маленький и такой… «Кружачок». Понимаешь?

— Понимаю, — серьезно кивнула Маша.

Ника страшно обрадовалась. Наконец, нашелся друг. И этот друг ее понимает, даже, когда она говорит непонятное.

— А я вот помню другое, — мечтательно глядя вверх на переплетения веток, после некоторого молчания заговорила Маша, — поезд долго стоял, двери были открыты, и мы выглядывали наружу.

— И я там была?

— Ну, конечно была. Соня была, моя младшая сестра, ты ее помнишь? Мальчики Алеша и Андрюша. А внизу, вдоль поезда, откуда-то идет дядя Славик и несет большущую капустину. Большую-пребольшую, я такой никогда не видела. И говорит: «Машка, хочешь кочерыжку»?

— И что?

— Ничего. Дал нам всем по кочерыжке, и мы грызли.

— Подожди, как он мог дать всем кочерыжки, если капустина была целая?

— Нет, они у него в кармане были. Целых четыре штуки. Соне не хватило, но мы все давали ей откусить. Не помнишь?

— Нет, — засмеялась Ника.

Она живо представила себе, как они сидят, грызут кочерыжки и дают по очереди откусить маленькой Соне.

Из темноты донесся голос Натальи Александровны:

— Девочки, вы где?

— Здесь, — отозвалась Ника, — мы на пенечке сидим.

— Чем вы там занимаетесь?

— А мы тоже вспоминаем.

Наталья Александровна засмеялась и ушла в дом. Но девочкам уже надоело одиночество, и они побежали следом. Открыли дверь, заглянули по очереди, тихонько, как мышки, юркнули в комнату и сели рядышком на кровать Ники. Взрослые не обратили внимания на появление детей, у них шел свой, несколько раздраженный спор. Говорил Туренев:

— Моя маменька готова говорить на эту тему с утра до вечера и до скончания века. А я, честно говоря, устал, мне надоело без конца переливать из пустого в порожнее: «Ах, мы совершили ошибку!» Да если и совершили, дальше что? Содеянного назад не воротишь. И что же, теперь сидеть всю оставшуюся жизнь и грызть локти? Совершенно бесперспективное занятие.

— Подожди, Андрей, — поморщился Сергей Николаевич, — я вовсе не сижу и не грызу локти. Более того, я постоянно думаю о том, что было бы с нами, если бы мы не уехали. Вряд ли наша жизнь оказалась бы усыпанной розами…

— Во-от, — протянула Ольга, — об этом мы тоже твердим маман.

— Тогда о чем речь? — оглядел собеседников Андрей Павлович.

— Я скажу, — подняла палец Наталья Александровна, — Сережа никак не может понять, отчего нам здесь неуютно. А я вот, что думаю. Пожалуй, единственное место, где я чувствовала себя совершенно спокойно, и даже была счастлива, несмотря на трудную жизнь — это в Крыму. Но во всех остальных случаях, в Брянске ли, в Лисичанске или здесь, в Мелитополе, я продолжаю ощущать себя чужой, точно такой же эмигранткой, как это было со мной в Париже. И Сергей тоже, просто он не отдает себе в этом отчета, с того и мучается.

Туренев откинулся на стуле и с веселым изумлением оглядел Наталью Александровну.

— Милая моя Наташа, да будет тебе известно, что мы в любой точке земного шара будем чувствовать себя неуютно. Мы вечные эмигранты. Мы стали эмигрантами в пятилетнем возрасте, в тот самый момент, когда нас провели на палубу парохода в Новороссийске, в 1920 году. С этим надо смириться, и постараться принимать жизнь такой, какая она есть. Надо свыкнуться с этой мыслью и заниматься своими делами. Работать, детей растить. Зачем без конца мучиться, если теперь от нас ничего не зависит. И вот, что. Приезжайте к нам в гости. Посмотрите, как мы живем. Добраться ничего не стоит.

И он стал объяснять, как можно доехать до Асканьи-Нова, и как это будет здорово, если они снова увидятся и уж тогда наговорятся вдоволь. А сейчас уже поздно.

— Пора, Машенька, — поднялась и подошла к девочкам Ольга Вадимовна, — пора, маленький, а то нас в гостиницу не пустят.

— Как, уже! — горестно вскричала Ника. — Мы и поговорить, толком, не успели!

Но часы показывали десять, и Туреневых отправились провожать.

Долго шли по темным и тихим улицам. Свет из окон домов ложился на дорогу, освещал путь. Кое-где горели одинокие лампочки на столбах.

Расстались у лестницы. Выщербленные светлые ступени ее уводили с Красной Горки вниз, в центр города. Взрослые долго трясли друг другу руки, о чем-то договаривались. Ника и Маша стояли молча, обнявшись. На прощание Туреневы взяли у Натальи Александровны и Сергея Николаевича честное слово приехать к ним хоть на пару дней в гости в Асканью.

Вскоре у Натальи Александровны вновь выдалась безработная неделя.

— Знаешь что, — сказал ей Сергей Николаевич, — раз такое дело, поезжайте-ка вы с Никой к Туреневым, тебе надо развеяться.

Наталья Александровна засомневалась.

— Но ведь это дорогое удовольствие. И потом, ты тоже хотел поехать.

— Меня с работы никто не отпустит, а удовольствие это не такое уж дорогое. Поезжай, а то ты у меня совсем закисла.

Прямого автобуса до Асканьи-Нова в те годы не было. Чтобы попасть на место, следовало доехать стареньким разбитым автобусом до Ново-Алексеевки, а уж там за три рубля ловить попутную машину. И вот они взяли билет в кассе на автостанции, и поехали путешествовать.

До Ново-Алексеевки километров семьдесят или чуть больше. И все по степи, по степи, мимо полей с подсолнухами и пшеницей, мимо сел и пыльных лесопосадок. Кое-где, оторвавшись от трассы, уходила в бок, в неведомое, проселочная дорога. Две колеи с зеленоватой лужицей, оставшейся от недавней грозы. Оттого, что дороги уводили неизвестно куда, у Ники при виде их всякий раз сладко щемило сердце. А маленький, гудящий, как жук, автобус все летел и летел по асфальту, и ветер врывался в открытые окна, и трепал занавески, натянутые на проволочках.

В Ново-Алексеевке, скучном степном местечке, как им заранее посоветовали Туреневы, они сразу отыскали Дом колхозника. Длинное приземистое здание стояло на отшибе, прямо в степи, смотрело окнами на закат. Выяснилось, что машина в Асканью-Нова пойдет только утром. Но приветливая дежурная успокоила, сказав, что она устроит их на ночлег, и чтобы приезжие ни о чем не беспокоилась.

— У нас здесь тихо, чистенько, и постельное белье я вам дам.

Они переночевали в маленькой, чисто выбеленной комнате, на пружинных кроватях с туго натянутыми сетками. В семь утра дежурная их разбудила. Пришла машина.

Наталья Александровна и Ника умылись, простились с гостеприимным домом, и вышли в ясное прохладное утро.

Солнце недавно взошло, роса на зарослях лебеды не успела высохнуть, и тень от единственного тополя во дворе протянулась далеко в степь. В листве его, невидимые, галдели воробьи, не то приветствовали новый день, не то уже успели рассориться.

Молоденький шофер с каким-то особенно залихватским русым кудрявым чубчиком, ходил вокруг видавшего виды грузовичка и пинал ногами стертые скаты. Краснея, извинился перед Натальей Александровной, сказав, что не может ее и дочку взять в кабину. «Начальство везу», — шепнул одними губами, хотя никакого начальства на обозримом пространстве не было видно. Наталья Александровна сказала, что это совершенно безразлично, где ехать, наверху даже лучше. И прохладно, и все видно.