Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

— Ну, как тебе эта Капа? — спросила Наталья Александровна.

Сергей Николаевич фыркнул.

— Капа — скорпиончик.

К слову сказать, он не принял разрешения называть гостью Капой. Весь вечер обращался к ней исключительно по имени-отчеству. Но между собой с тех пор они называли ее не иначе, как скорпиончиком, и было за что.

Ни слова в простоте не было сказано Капой, когда речь зашла о советской действительности. С ехидцей, с подковыркой подходила она к обсуждаемому вопросу. «У нас по уму ничего не делается»… «работнички у нас, сплошное воровство кругом»… «поживете, узнаете, как это у нас происходит»… Вот и получила прозвище. После возвышенных разговоров с Мордвиновым, обидным казалось такое пренебрежение к уже начавшему складываться мировоззрению Сергея Николаевича. Для него случай в столовой с дядей Толей Сидоркиным был исключением, для Капы — правилом.

Дружбы не возникло, но знакомство продолжилось. Несколько раз Наталья Александровна встречала Капу на улице, иногда она приходила в гости. Немного суматошная, замороченная работой, одинокая, ни мужа, ни детей, она искала отдушину в доме Улановых точно так же, как они искали ее в семье Константина Леонидовича.

Мордвинова Капа не то, чтобы не любила, относилась с легким пренебрежением.

— Блаженный! — говорила о нем, отмахиваясь.

А когда Наталья Александровна спросила, откуда она его знает, надула губки и фыркнула:

— Пхи! В этом городе все друг друга знают.

Блаженным, по ее мнению, Константинович Леонидович был из-за своей непомерной порядочности в ущерб семье. Именно от Капы Сергей Николаевич узнал, что живут они в предназначенной для Мордвиновых квартире. И когда Сергей Николаевич спросил у того, так ли это, Мордвинов отмахнулся и попросил никогда не затрагивать этот вопрос. Весной, в крайнем случае, в начале лета, квартиру ему выделят, и говорить больше не о чем.

Освоившись у Сергея Николаевича и Натальи Александровны, Капа расхрабрилась, и поносила советскую действительность, на чем свет стоит.

— Вы, Сергей Николаевич спуститесь с голубых небес на нашу грешную землю, — похохатывала она, — оглянитесь по сторонам: какая свобода! Какое равенство! какое братство! Да у нас все, как собаки грызутся, а уж что на верхах творится, так я вам и передать не могу.

— Но вы же партийная, — удивлялся он, — как вы можете так говорить!

— Партийная по глупости, Сергей Николаевич, исключительно по глупости и по молодости лет. А теперь рассуждать поздно. Знаете, как в анекдоте. «Летел воробушек по морозцу. Холодом его обдало, упал, бедняжка, и лапки кверху. На его счастье лошадь шла, какнула прямо на него. Воробушек отогрелся, высунул голову и — чирик-чик-чик. А тут кошка. Увидала воробушка. Цап-царап, и нет его, родимого». Так-то вот — попал в навоз, не чирикай.

Тогда Сергей Николаевич резонно замечал:

— Но если вам не нравится, вы же можете выйти из партии.

— Че-го? Выйти из партии? Ой, Сергей Николаевич, Сергей Николаевич, какой вы наивный человек. Рассуждаете, как ребенок, ей-богу. Тоже скажете, выйти из партии. Нет уж. Я в отличие от воробушка молчком в навозе этом греюсь. Кошки боюсь.

— Что вы имеете в виду? — интересовался Сергей Николаевич.

— То и имею.

Умолкала надолго, после начинала завидовать Мордвинову.

— Хорошо ему. Он по убеждению такой. С верой в светлое будущее. Я сейчас пожить хочу. А мне и этого не дано, пожить нормально. Разве это жизнь? Того нет, это не по карману. А воровать не умею.

Капа вздыхала, закатывала глаза, словно сожалела о своей неспособности к воровству. А когда встречала недоверчивый взгляд Сергея Николаевича, жмурилась и заходилась мелким смешком.

— Вы у нас скоро таким советским станете, как говорится, святее папы римского. Да живите вы в своем милом заблуждении, если вам так легче.

— Так что же, — взрывался он, — по-вашему, нам не надо было уезжать из Франции?

— А то? — иронически смотрела на него Капа.

— Ну, знаете ли! — вскакивал Сергей Николаевич и начинал ходить по комнате, потом останавливался и колол Капу сердитым глазом, — у вас совершенно искаженное представление о том обществе, которое мы, по вашему мнению, имели неосторожность оставить! Безработица — раз. Жуткий, ни с чем не сравнимый бюрократизм — два. Вы знаете, что нам заявили чиновники при оформлении документов? Нам вменено было, заметьте, не предложено, а вменено оставить во Франции пятилетнюю дочь на том основании, что она француженка. Вы можете себе представить такое? Далее. Хваленая демократия. Да, говорить во Франции можно все, что угодно. Но были и насильственные депортации нашего брата. Или другое. Право на работу для эмигранта… Без специального документа черта с два вы найдете хорошее место.

— Стоп, стоп, стоп, — перебивала Капа, — это вы про своих говорите, про русских. А французы, как?

— Французам, конечно, легче, — нехотя соглашался Сергей Николаевич.

Но был день, солнечный, весенний, воскресный. Словом, прекрасный базарный день. Цены по случаю выглянувшего солнышка не снизились, но все равно приятно было идти по залитой ослепительным светом улице за покупками.

Шли, не торопясь, дышали полной грудью. Возле будочки Яши-фотографа, гордо именуемой «фотоателье», остановились. Яша стоял в дверном проеме и делал Сергею Николаевичу таинственные знаки. Он и звал его к себе, и в то же время делал вид, будто хочет, чтобы Сергей Николаевич зашел к нему по своей воле, как бы по делу, скажем, фотографию получить.

Сергей Николаевич подошел к Яше. Тот состроил непроницаемую физиономию, пропустил Сергея Николаевича внутрь и вошел следом. Дверь затворилась, и в будочке образовалась прохладная полутьма.

— Здравствуйте, дядя Сережа. Что не приходите ко мне. Совсем забыли. А фотографии ваши давно готовы.

Сергей Николаевич молча проглотил «дядю Сережу», поздоровался с Яшей, недоумевая. Неужели тот зазвал его только для того, чтобы вот таким странным образом поздороваться? Яша сделал вид, будто роется в коробке с готовыми фотографиями, перебирает их, не находит искомого, и начинает перебирать снова.

— Я вот что… Я хотел сказать… Вы, поймите меня правильно. Я не хочу вмешиваться не в свое дело… Я ничего плохого не хочу сказать, но люди говорят, понимаете?

— Ничего не понимаю, Яша. Говорите толком, не ходите кругами.

— Я хочу сказать, вы будьте осторожны с этой дамой.

— С какой дамой?

— С этой… из горисполкома. С Капитолиной.

— А в чем дело?

— Видите ли, вы человек новый, многого не понимаете. Я про Капитолину ничего плохого сказать не хочу, люди говорят. Вы уж сами на досуге обдумайте, — он вперил в Сергея Николаевича выпуклые глаза и произнес чуть слышным шепотом, — стучит.