Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

Бабушка открывала альбом, сухим пальчиком касалась фотографий. В тишине комнаты, где раздавалось лишь мерное «динь-дон» стенных часов в футляре темного дерева, тихим голосом называла: «Это Вадим Петрович Козинцев, дед Машенькин; это мой второй муж, Николай Алексеевич; это Машенька совсем маленькая, «Мэмэ» ее стали называть потом, в Париже; это я сама». В красивой женщине с пышной прической, одетой в темное платье с высоким воротником и пышными рукавами, трудно было узнать милую, усохшую старушку, седую, с тщательно промытыми морщинками.

Ближе к вечеру приходила Мэмэ, снова начинались разговоры, но здесь больше вспоминали общих парижских знакомых, гадали, куда пропали Сергей Николаевич и Панкрат. Пять дней прошло, а его все нет, и как там дела с пропиской.

Сергей Николаевич явился на шестой день к вечеру. Стало известно, что ни в какую Алушту они не едут. Они едут в виноградарский совхоз Кастель, в семи километрах от той же Алушты. «Тебе там понравится, для меня есть работа, есть временная крыша над головой». Сергей Николаевич был деловит и краток, и попросил жену не вдаваться в подробности.

Наутро, в страшной спешке, нанимали грузовую машину трехтонку, забирали свой и Панкратов багаж из камеры хранения, грузились, прощались с Мэмэ и бабушкой. Прощание было трогательным. Мэмэ не хотела выпускать из объятий Нику, бабушка тоже была взволнована, вытирала слезы и украдкой крестила всех. На дорогу, на счастье, на спокойную жизнь на новом месте. И вот, все кончено, прощайте все, прощай симпатичный город Симферополь, тронулись!

Вначале дорога была неинтересная. Слева вилась неширокая речка Салгир, росли по обочинам кустики и невысокие растрепанные акации. Потом начались холмы и появились какие-то тени в небе, дальше, за холмами. Ника никак не могла понять, что за тени, пока папа не прокричал ей в ухо сквозь шум мотора:

— Дурочка, это же горы!

Ника не обиделась на «дурочку», ей не было никакого дела до гор. Она ждала обещанное Черное море, а его все не было и не было. Название моря интриговало и настораживало Нику. «Черное», оно и могло оказаться черным. Это немного пугало. Но, с другой стороны, на все ее бесконечные вопросы о море, взрослые отвечали не вполне разумно: «Море — это там, где много воды». А вода не могла быть черной. Вода, как известно любому нормальному человеку, прозрачная.

Горы приблизились, машина взревела и пошла вверх, на первую петлю серпантина. Как водится в горах, один борт машины едва не касался крутого склона. По уступам, нависая над скалами, все выше и выше, к самым облакам, вверх карабкался лиственный лес.

По зеленым кущам уже прошлась осень, позолотила листву. Только темные буки стояли нетронутые позолотой, словно в насмешку над стараниями природы.

С другой стороны кузова тоже виднелся лес. Одни вершины деревьев. Они росли снизу, из обрыва, не позволяли увидеть его глубину.

Машина упрямо ползла вверх, и шум мотора эхом отдавался среди скал и в лесных дебрях. На поворотах открывалась панорама — череда гор. На ближних, где обрывистых, с рваными скалами, где пологих, с уютными округлыми вершинами, можно было различить широкие полосы осыпей и радостную зелень озаренной солнцем травы. Под нежарким осенним солнцем она дружно полезла из каждой расселины, из каждой щели между камнями. Дальние ряды горных отрогов синели в неясной дымке, их вершины казались вырезанными из картона и приклеенными к чистейшей лазури неба. В самой дальней дали горы висели в воздухе легкой тенью, только абрис.

Редко показывались безымянные поселки. Тихие и безлюдные. Миг, и они уплывали назад, исчезали среди деревьев. Оставался лишь лес, да нарушаемая рокотом мотора тишина. Казалось, на эти склоны никогда не ступала нога человека.

В полдень обедали прямо на траве, в стороне от дороги, на неширокой полянке под тенью старого дуба. Сухие стебли шалфея и пижмы еще не совсем утратили аромат и пьянили воздух. Солнце стояло в зените, но не пекло, не жарило. Оно ласково согревало землю, камни, траву. Наталья Александровна щурилась и подставляла лицо благодатным лучам.

После обеда поехали дальше, все в гору и в гору. Шофер сказал, что так будет до перевала. И точно. Мотор надрывно ревел, машина взобралась еще выше, и стала описывать широкие петли то возле одной, то возле другой горы, а моря все не было.

В легких сумерках, после захода солнца, произошло чудо. Машина лихо взяла последний крутой подъем, на миг замерла, а потом сразу рванула вниз. Освобожденный от напряжения мотор радостно запел. Иногда шофер выключал его, и машина шла в полной тишине, накатом. Горы широко раздвинулись, открылась даль. Они темнели справа и слева, с едва различимыми серыми пятнами скал, а впереди ничего не было, пустота. Тогда Нике сказали, что эта пустота и есть море, что машина мчится прямо к нему, но она ничего не увидела, кроме пустоты. Отец опускал голову на уровень ее глаз, показывал линию горизонта, широко проводил рукой по ней от края до края. Она не понимала. К вечеру море стало одного цвета с небом, слилось с ним и превратилось в невидимку.

Ника устала. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, и поэтому она сказала:

— А, да, теперь вижу.

Но на самом деле она ничего не увидела.

К месту назначения приехали затемно. Сгрузили вещи, расплатились с шофером. И он уехал, тряхнув на ухабе пустым кузовом.

Расцеловались с Панкратом и Сонечкой, внесли один за другим чемоданы, тюки, баулы. Наталья Александровна переступила порог нового дома.

Сразу за порогом начиналась комната. Очень большая. Весь дом состоял всего из одной комнаты, освещаемой тусклой лампочкой под невысоким потолком. Справа и слева от двери имелось по небольшому окну, остальные стены глухие. В одном углу, в глубине, стояли поставленные вплотную одна к другой две узкие железные кровати и раскладушка, в противоположном углу — одна широкая кровать с никелированными спинками. Посреди комнаты располагался громадный и неуклюжий стол. Крышка его была составлена из неплотно пригнанных одна к одной досок, ножки представляли собой сбитые из кругляка крестовины. На этом меблировку помещения можно было считать исчерпанной, и Наталья Александровна вперила в мужа вопросительный взгляд.

Сергей Николаевич не стал по дороге подробно расписывать новое жилье. Сказал лишь, что оно временное, и рассчитано на них и на Панкрата с Сонечкой. Но о том, что они станут жить в одной комнате, Наталья Александровна предположить не могла. Она пожала плечами, поджала губы, стараясь не заплакать. Потом занялась делом — стала доставать из чемоданов необходимые вещи.

Сонечка суетилась, торопила с ужином. Панкрат пояснил, что свет будет гореть только до десяти часов, а потом погаснет.