Вероника Тутенко - Дар кариатид

Теперь от блаженства отделяла только цементная перегородка. По-видимому, она сооружалась на тот случай, если спирт вдруг выйдет за края двадцати ведерной (не меньше) деревянной бочки.

Но, покидая, может быть, навсегда свое жилище, хозяин нарочно оставил кран открытым.

— Сергей Петрович, а если начальство узнает… — осторожно, но с азартом и озорством в голосе, скорее, просто так, на всякий случай, чем чтобы остановить старшину, напомнил Иван. Но и ему хотелось после огня и выстрелов какого-нибудь веселого приключеньица.

Разве что присниться могло раньше простому русскому труженику такое пьянящее озерце. Но… на это и рассчитывали немцы, отступая… Щедро подсыпали в спирт отраву.

О смертельных подвохах всем было уже известно. Отсюда и строгий приказ начальства — ни при каких обстоятельствах в рот не брать немецкого спирта. Но только как устоять, если вот оно, сверкает под ногами, целое озеро чистейшего спирта!

— Живы будем, не помрем, — весело подмигнул старшина солдату. — Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— Товарищ старшина, а ведь и за год не выпить этого добра, — Иван наклонился с флягой к поблескивающей неподвижной, точно какое-нибудь мертвое море, поверхности.

— Стой, Иван, — вспомнил старшина про опасность, которая может таиться в кристальной этой жидкости.

Сергей Петрович решительно, как перед боем, сдвинул брови. Нет, никогда на войне он не прятался за спины солдат. А теперь и подавно не будет.

Старшина осторожно обмакнул палец в резко пахнущую жидкость, поднес к носу. Спирт как спирт. Так же осторожно попробовал каплю на кончик языка. Спирт! Да какой спирт!

— Кажется, не отравлен, — нерешительно произнес старшина и для верности выждал несколько минут.

Никаких симптомов отравления обжигающая капля не вызвала. Только щекочущей волной подкатывало к горлу нетерпение. «Праздника! Праздника! — требовала душа. — Хватит горя! Хватит войны! Веселья! И чтоб гармонь звенела так, чтоб звезды в небе плясали. И чтоб напротив девчонка синеглазая…»

Старшина зачерпнул из бассейна теперь уже целую горсть и, громко выдохнув, сделал большой глоток. Э-эх, хорошо-то как!

— За скорую Победу! — провозгласил Сергей Петрович тост.

Иван морщился. Нет, не зря мать повторяла, что всё горе на Руси — на дне бутылки. Но разве оттуда огненным смерчем взвилась война?

Нет… не оттуда… Да и просто грех не выпить за Победу. Не долго ждать осталось, мамочка!

Парень громко выдохнул воздух, а вместе с ним последние сомнения. И также решительно, как старший боевой товарищ, глотнул из ладони и тут же зашелся кашлем.

— Эх, Иван, Иван! — с веселой укоризной покачал головой старшина. — Войну прошел, а пить не научился.

— Я только восемь месяцев на фронте, товарищ старшина, — оправдывался солдат. Стыдливо опустил глаза и голову, как будто был виноват в том, что в сорок первом война застала его совсем мальчишкой.

— Восемь месяцев, — спокойно повторил старшина, словно подводя итог. — А пить так и не научился.

На Ивана было больно смотреть. Парень наклонил голову еще ниже, признавая всем своим видом «виноват, товарищ старшина».

Старшина вдруг радостно, от души захохотал, похлопал Ваню по плечу, и в немецком подвале сразу стало весело и уютно.

Большие солдатские кружки, которые Нина и Иван предусмотрительно захватили с собой, теперь заработали быстро-быстро. Спирт, журча, переливался в фляги из-под молока.

— А ведь по колено, наверное, будет, — радовался, слегка захмелев старшина, как будто намеревался увезти весь спирт с собой. — Думали ли мы, Ваня, что будем в спирте купаться!

— Не думали, товарищ старшина! — застенчиво и весело подтвердил Ваня.

Настроение старшего невольно передалось и его спутникам. Деревня уже не казалась такой бесприютной и унылой. Хотя туман и сумерки сгущались все сильнее.

— Вот ведь гад! — неожиданно разозлился Иван, очевидно имея в виду хозяина дома. — Ведь нарочно спирт на пол выпил, чтоб нам не достался!

— Хрен он угадал, фашистская гнида! — довольно хмыкнул старшина. — Спирт — не вода. Не пропадать же такому добру!

Наконец, решив, что достаточно, старшина выпрямился по весь рост. Не очень высокий, Сергей Иванович казался, между тем, статным, почти богатырем, из-за широких плеч и могучей шеи.

— Теперь можно и домой! — с чувством выполненного долга провозгласил старшина и снова о чем-то вздохнул.

Может быть, случайно сорвавшееся с губ, как перезрелый плод «домой» напомнило бойцу, как отличаются родные стены от стен чужих домов, землянок, палаток — временных жилищ на пути к победе.

Машина тронулась в обратный путь. «Козел» осторожно объезжал ухабы и ямы — язвы войны. Иван боялся расплескать драгоценный трофей и даже, чтобы лишний раз не разворачивать машину на колдобинах, свернул на другую дорогу.

— Молодец, Ваня! — хвалил старшина, уже забыв, что совсем недавно отчитывал его за презрение к спиртному. — Толковый ты парень!

Дорога пролегала по окраине селенья, уснувшего, казалось, спокойным и беспечным вечным сном.

«Козел» чуть сбавил и без того малую скорость.

— Смотрите, товарищ старшина, — заметил своим молодым зорким взглядом неподвижную фигуру в сумерках Иван.

У дома почти на окраине, облокотившись о дверной косяк, застыл, как часовой, солдат одного примерно возраста с дядей Ваней.

— Здорово, отец! — окликнул его из окна машины Сергей Иванович. — Что стоишь здесь, как сирота.

Пожилой солдат только поморщился и махнул рукой. Мол, проезжайте дальше, ребятки!

Но молчаливое пренебрежение, с каким отмахнулся от них странный часовой, только разожгло любопытство старшины.

— Тормози, Ваня, — весело приказал он и спрыгнул на землю.

Иван заговорщицки повернулся к Нине, и через несколько мгновений оба стояли за спиной у Сергея Ивановича.

— Куда вы! — испугался солдат.

Пытался было задержать незваных гостей. Куда там! Ринулись, как в атаку.

И девчонка с ними!

— Девчонку-то куда! — ухватил Нину за запястье пожилой солдат. Но она резким движением высвободила руку. В голосе мужчины сквозило что-то, какой-то намек на запретное, что заставило ее мышкой юркнуть в дверной проем.

Следом вошли Сергей Иванович и Ваня. Все трое остановились и недоуменно, с отвращением, с ужасом смотрели на происходящее.

В центре комнаты на мокром полу лежала немка лет двадцати. Красивое лицо девушки искажала гримаса боли. Спутанные пряди длинных светлых волос прилипли к грязным половицам.

Рядом стояло неполное ведро воды. У стены белел кружевной комок — нижнее белье девушки.

Глаза немки было закрыты — только вздрагивали от боли ресницы. Порванный лиф светлого платья обнажал упругие маленькие груди.