Вероника Тутенко - Дар кариатид

От этих слов у Нины по коже даже строем прошлись мурашки. Ради того, чтобы оказаться в этот день в Берлине, стоило ехать в Германию под конвоем в холодном вагоне, стоило три года гнуть спину в лесу, стоило мёрзнуть, стоило голодать. Стоило!

На лицах соседок Нина прочла похожие мысли. Берлин был уже близко. Поверженный Берлин.

Машина то и дело подпрыгивала. Вся дорога была, как изрытая оспой, в канавах от бомб.

— Долго ещё? — нетерпеливо выдохнула Надежда. Ехали уже около часа.

— Километра четыре, — пристольно вгляделся вдаль полковник и слегка притормозил.

— Что там такое, Владимир Петрович? — подалась вперёд Надежда.

Со стороны Берлина по обе стороны дороги метрах в десяти от неё двигались, как две реки, потоки грозных и грязных оттенков военных форм. Вскоре в них стали различимы серые русские шинели и чёрные немецкие кители.

«Люди в чёрном!», — вспомнились Нине страхи Захара. Недаром он приснился ей недавно.

— Наши выводят немецкую банду, — открыл окно Владимир Петрович. Закурил.

Шедшие в первых рядах немцы были преимущественно пожилого возраста. На мрачных лицах многих поблескивали очки. Седины венчали фуражки с эмблемами Вермахта. Взгляды, в которых даже обреченность не погасила надменности и суровой решимости, высокие пагоны выдавали принадлежность к Рейхстагу.

С обеих сторон каждой цепочки через каждые метров сорок колонну конвоировали солдаты в видавших виды пилоточках и облепленных грязью сапогах. На всех, и совсем юных, и бородатых лицах победителей молодо блестели глаза, но руки по-прежнему решительно сжимали автоматы.

Окраины Берлина покоились печальными руинами. Было странно, что когда-то в этих стенах смеялись и плакали, ссорились и мирились, ждали, надеялись, отчаивались и снова надеялись люди.

Груды камней, только что бывших домами, ещё дымились. А звуки боя отдалялись к Рейхстагу.

Дороги тоже дымились и были так завалены и испещрены следами бомбежки, что машина подпрыгивала, не переставая. Один из таких толчков, особенно сильный, высоко подбросил Нину, и она ударилась головой о каркас автомобиля.

Берлинские окраины потемнели, закружились…

— Все, девчата! Дальше не поедем, — сказал, как отрезал полковник. — Сами видите, не пройти не проехать.

Вздохнул. Не судьба в этот исторический день быть у Рейхстага. Резко и решительно развернул автомобиль.

В части раненые, знавшие, что он только что из Берлина, атаковали начальника госпиталя расспросами, взяли ли уже наши логово фашизма. Полковник смущенно улыбался и отвечал, что война окончится с минуту на минуту.

А вечером вспыхнуло небо. Не тем привычным уже зловещим огнём войны — разноцветными фонтанами били над землёй фонтаны радости, будто кто-то бросал охапками красные, жёлтые, разные, разные тюльпаны, чтобы те стали звёздами, но только на долю мгновения. И обрушились на крыши звездопадом… А внизу кничали «Ура!» и «Победа!», и не могли поверить, что это, и правда, она, Победа!

Немецкие деревни были совершенно не похожи на русские. Другие дома и даже деревья другие. И так же, как русские деревни, немецкие были похожи одна на другую. Только другие. Чужие.

Нина смотрела из распахнутого окна добротного сельского дома на выбитые и уцелевшие окна одноэтажных соседей, на деревья, на пасущихся рядом коров и скучала.

Здесь не ощущалось того будоражащего ликования, какое вместе с ароматами поздней весны были разлиты в эти дни по всей Германии.

Но так распорядился Владимир Петрович. Решил, что здесь Нина нужнее, чем в госпитале.

Хотя по его лицу и видно было, что ему жаль с ней расставаться, когда пару дней назад он вкрадчивым, но как всегда решительным голосом подозвал девушку к себе.

— Ниночка.

Остановил на девушке изучающий взгляд. — А где ты до войны жила?

— На Смоленщине, — удивилась Нина.

Раньше Владимир Петрович никогда не расспрашивал ее о ее прошлой жизни.

— Вот что, Ниночка, — поразмыслив над чем-то несколько секунд, обратился к девушке полковник. — Придется мне, видно обойтись без адъютанта. Война кончается уже. А лишние руки нужны в хозяйстве.

Ресницы девушки удивленно взлетели вверх. Куда задумал направить ее Владимир Петрович?

Он еще раз окинул девушку испытывающим взглядом, и по его задумчивому взгляду без труда можно было прочитать его мысли: «Подойдет? Не подойдет?».

Видимо, полковник решил, что все-таки подойдет.

— Вот что… — рассеянно произнес он. — Спускайся вниз. В столовую.

Там за офицерским столом уже сидели двенадцать румяных грудастых хохлушек. О каждой можно было сказать «кровь с молоком».

Все были приблизительно одного возраста — где-то около тридцати.

Раньше их Нина никогда не видела в госпитале. Из разговора за столом она поняла, что все они были освобожденными узницами и, по-видимому, давно знали друг друга.

— Вот что, красавицы, — прямо с порога приступил к делу начальник госпиталя. — Коров доить умеете?

— Обижаете, товарищ полковник, — кокетливо пропела пышногрудая с толстенной чёрной косой. — Никак не какие-нибудь там белоручки!

— Вот и хорошо. Много сейчас бесхозной скотины по немецким деревням ходит. А раненым, а особенно тем, кто в живот, молоко нужно.

Деревня, где предстояло доить кров, была большой и, по-видимому, когда-то богатой. Отвязанные, чтоб не умерли от голода, коровы, свиньи, овцы беспокойно взывали к покинувшим в спешке дома хозяевам на животных своих языках.

— Ох милые, мои, — покачала головой та же бойкая пышногрудая. Девушку звали Валя. — Вымя-то вымя как разбухло!

Охала Валентина, впрочем, недолго. Тут же изловила бурёнку, ловко и легко надоила ведерко с парной пеной.

К вечеру в длинном строении, служившем загоном для скота, на привязи было уже восемьдесят коров.

Нина поглядывала на них с опаской. Доить коров она не умела, а острые рога и мычание и вовсе приводили девушку в ужас.

— Нин, с тебя здесь толку мало, — добродушно сдвинула черные брови смешливая заводила Валя. — Шла бы ты с дядей Ваней нам мясо варила!

Солдата приставили девушкам в охрану.

Возраст дяди Вани уже подходил к пенсии, но пришлось ему на склоне зрелости не на грядках копаться, а взяться за ружье — защищать родину.

— Вот, девки, прошел всю войну — не убили немцы, так тут с вами убьют, — шутил дядя Ваня.

Не все местные покинули деревни. Кое-где на чердаках скрывались мирные немцы, оставшиеся, чтобы мстить победителям.

То в одной, то в другой опустевшей деревне от нежданных выстрелов гибли наши солдаты.

Опасения, однако, ничуть не мешали дяде Ване по утрам вразвалочку выходить на крыльцо и подолгу потягиваться перед дверью. Прищурившись, выслеживать дичь, которая вовсе и не была дичью. Так солдат называл немецких овец и поросят.