Вероника Тутенко - Дар кариатид

Одному из них, пожирнее, суждено было сваренным на обед. Добычу, пойманную ловкими жилистыми руками дяди Вани, потрошили все вместе. А потом в доме становилось тихо. Только Нина звенела посудой. Ей доверили убирать со стола после завтрака и мыть пол. Дядя Ваня время от времени что-то то насвистывал, то мурлыкал под нос за монотонной работой.

Согнувшись на приземистой табуретке, он умело, как искусный портной, орудовал иглой. Только и сверкало на солнце стальное жало.

До войны дядя Ваня и валенки катал, и лапти плел. Во всей округе говорили, сносу нет его лаптям. Хотя всем известно, удобная это обувь, легкая, но непрочная. В дальнюю дорогу несколько пар с собой брать надо. И все равно, сколько не запасайся, все до одной изобьешь.

Но лапти — это уже день вчерашний. То ли дело сапоги!

Солдатскую обувь дядя Ваня научился шить на фронте. Сколько он их наштамповал за долгую дорогу от Костромы и до Берлина. Кажется, теперь и с закрытыми глазами сошьет такую ладную пару, что хоть на выставку.

Краем глаза Нина следила за иголкой, издалека похожей на экзотическое насекомое. Дядя Ваня шил ей сапожки.

Не столько радовала девушку обещанная обновка (сапог и туфлей вокруг — заходи — бери в каждом доме) сколько сжималось сердце от мысли, что шьет сапожки дядя Ваня специально для нее. Обещал, что будут, как игрушки. Хромовые, на низком каблучке. Кто еще проявит к ней такую отеческую заботу? Разве что братья, если, даст-то Бог, в живых остались. А тут посторонний, можно сказать человек…

Заботится о ней…

Нина ласково улыбалась дяде Ване. Нет, не пойдет она за сапогами в уже основательно разграбленные и разграбленные немецкие дома. Тем более, что дядя Ваня отнюдь не самого высокого мнения о немецкой обуви, хотя Нина и подозревала, исключительно потому, что она немецкая.

«Все бы вам только красиво, — ворчал старый солдат, когда хохлушки, точно Золушки перед балом, натягивали на огрубевшие пятки изящные вечерние туфли на каблучках. — А что эта красота? Неудобство одно! Обувь должна быть, чтобы ножка в ней пела. А какое тепло от их обуви? Так, вид один. Вот клюнет зимой в жопу жареный петух…».

Жареный петух мерещился дяде Ване в облике сорокаградусного мороза.

Но даже осень ещё не скоро прикроет разруху листьями-позолотой…

В сенях уже вовсю гремели бидоны. Приехал старшина.

Валин смех время от времени весело взрывал дом. Старшина рассказывал что-то забавное.

— Неужто прямо по колено? — не верила рассказу Валентина. — Галя, ты бачила когда-нибудь, чтоб в доме спирту по колено? — крикнула она на кухню.

Галина сосредоточенно резала на столе капусту.

— Не бачила, — серьезно отнозвалась она, — но слыхала от хлопцев наших. Немцы, когда тикали, то на спиртзаводах краны откручивали, чтоб спирт весь на пол вытек.

— Вот-вот, — бодро шагнул в комнату старшина, — я об этом и твержу Валентине, а она все свое мне: врешь, да врешь. А когда я врал? Скажи хоть ты, Галюнь. Разве я похож на обманщика?

Офицер подмигнул Галине, и нож еще быстрее застучал по разделочной доске.

— Все вы не похожи, — зарделась хохлушка от игривого взгляда офицера и кокетливо опустила ресницы, но тотчас снова посерьезнела и деловито добавила. — А про спирт это вы дело говорите, товарищ старшина.

— Я всегда дело говорю, Галя! — неожиданно закружил ее по комнате старшина.

Аккуратно вернул даму на место к столу с капустой, подмигнул Нине.

— Ну что, адъютант! Едем за спиртом?

— Я? — удивилась Нина. — А как же мясо?

— А что мясо? Мясо не убежит! — продолжал в том же духе старшина и чуть более серьезно добавил. — Дядя Ваня доварит. Правда, дядя Ваня?

— Езжайте уж, — беззлобно проворчал он в ответ. — Куда ж вы без дяди Вани? Доварю, что уж там, коль для пользы дела.

— Для пользы, для пользы, — весело заверил старшина.

В машине офицера дожидался водитель — светловолосый худенький паренек с ефрейторскими звездами на плечах.

На вид солдатику было никак не больше семнадцати лет. Его нежные, как у девочки, не загрубевшие даже в боях, щеки, чуть тронутые легкой светлой порослью, покрывал стыдливый румянец. Серые глаза смотрели на мир открыто и чуть застенчиво.

Нина забралась на заднее сиденье. Небо хмурилось. Набрякшие тучи роняли капли, но под брезентовой крышей дождь был не страшен.

— На спиртзавод, Ваня, — кивнул Сергей солдатику.

— А-а, — заговорщицки улыбнулся тот. — Это дело нужное. В госпитале как раз спирт закончился. Ну и вообще.

Автомобиль неуклюже перевалился через кочку и быстро покатил по проселочной грунтовой дороге.

Новейшая немецкая военная машина быстро оставляла позади одну деревеньку за другой. Каждая из них, разгромленная и разграбленная, представляла теперь жалкое зрелище.

И взгляд искал радостное — на чём остановиться.

Как всегда неожиданно белыми цветущими созвездиями рассыпалась по садам весна. Но эти сады не наполняли такие привычные в апрельских деревнях смеющиеся детские голоса, а зыбкую умиротворенность в любой момент мог нарушить выстрел.

Дома смотрели в охваченное снегом цветения пространство удивленно и строго выбитыми окнами. Распахнутые двери хлипко покачивались на ветру. Все указывало на то, что хозяева в спешке покидали деревню. Здесь не было сильных боев, но каждый дом в деревне был отмечен войной. И безумным, пьянящим предвкушением неминуемой победы.

— Э-эх, — о чем-то своем вздохнул старшина. Может быть, вспомнил другую весну. Другую деревню.

Из-за крыш и деревьев нарисовалась каменная башенка с трубой. Это и был спиртзавод.

Солдат сильнее нажал на газ и резко — на тормоз у самого порога конечного пункта назначения.

Резкий запах спирта заглушал весенние ароматы. Все указывало на то, что хозяева покинули деревню в спешке.

Старшина медленно, с наслаждением втянул воздух и старательно отер ноги о траву, как будто собирался переступить порог древнего храма.

Благоговение, застывшее на лице офицера, как будто он совершал какой-то священный ритуал, заставило и его спутников постучать подошвами у входа, чтобы приставшие к ней комья земли остались за порогом.

Старшина осторожно шагнул в дом.

Внутри в беспорядке громоздились тазы, книги и стулья.

Старшина обвел хаос беглым, ко всему привычным взглядом и быстро свернул на лестницу.

С каждой новой ступенькой все острее ударяли в нос пары спирта и, наконец, все трое подошли к каменной перегородке, отделявшей кран, откуда вытекала чистая огненная вода, когда-то бывшая сахарной свеклой и полусгнившим картофелем.

Старшина шарил перед собой тусклым фонариком, верой и правдой служившим ему всю войну.

И вот поток света уперся в неподвижно застывшую, а теперь радостно засверкавшую прозрачную гладь. Спирт!