Вероника Тутенко - Дар кариатид

— Для матери, говорит, колбаса?.. — зашагала по комнате Валентина. Остановилась у хлеборезки. Взяла лежавшие в сторонке круги колбасы, которые только что заставила вернуть врага, и бросила ему их обратно.

— Спасибо, — благодарно принял колбасу враг.

— Ему эта война нужна была, как нам с тобой, — обретя в лице Вали союзника, Нина принялась накладывать изможденному врагу остывшей перловки. — Приказали, и пошел на войну. Кому хочется убивать и погибать?

— Пусть жрет, собака, и убирается вон! — ещё больше помрачнела Валентина и бросила в тарелку врагу пару котлет.

Немец жадно обеими руками заталкивал пищу в рот. А Нина тем временем ещё и навела ему остывшего чаю, завернула в бумагу котлет.

Враг благодарно принял и этот подарок. Наспех выпил чай и, поблагодарив ещё раз, поторопился за дверь.

Валя налила себе чаю. Молчала.

«Не уснет сегодня», — подумалось Нине, и она налила чай и себе. Пила тоже молча.

— Он же голодный, — продолжали беззвучные голоса вести в ночной тишине начатый ими с Валентиной спор.

— Er der Feind.

— У него дети. И старая мать.

— Er ist gefährlich. Er der Mörder.

— Его могут убить. Он голоден.

Через несколько дней Нина снова увидела знакомую фигурку в немецкой шинели. Немец копался в большом баке, куда сливали помои.

— Опять ты здесь? — покачала Нина головой. — Ну что, скажи, с тобой делать?

Задумалась.

— На фронт ты, конечно, уже не вернёшься, — продолжала рассужать вслух.

Немецкий солдат не понял, но кивнул.

— … Где тебе с нашими солдатами воевать? Ладно… Я каждое утро и вечер выношу сюда по ведру остатков. Если хочешь, приходи.

— Вечер. Еда, — неуверенно повторил немец по-русски.

— Правильно понял, — кивнула Нина и грозно понизила голос. — Корми свою мать, да живите, фашисты, мирно…

Валентина задорно смеялась и трясла головой, отчего кудряшки золотыми кольцами падали на лоб, хотя Нина уже не в первый раз рассказывала ей, как побывала со старшиной и Ваней на спиртзаводике.

— Правда что ли, столько много спирта?

— Правда-правда, — заверяла Нина. — Чистый спирт. Сама пробовала.

— Ну если сама… — ещё больше развеселилась Валентина. — Ты раньше спирт хоть раз-то пробовала?

— Нет.

— Откуда ж ты знаешь тогда, что чистый? — хитро прищурилась Валя.

— Старшина сказал, — растерялась Нина.

— Ну если старшина, значит, чистый, — согласилась Валентина. — Вот видишь, уже и спирту довелось попробовать. Ты хоть присягу не принимала, а тоже теперь солдатка. А солдат должен уметь всё — и метко стрелять, и пить, не пьянея. Что так смотришь на меня?

Валентина от души расхохоталась.

— Так, ничего, — опустила Нина глаза.

— Не зря тебя в помощницы попросила. А-то утром Владимир Петрович говорит: «Иди в деревню зя яйцами для раненых». А я немецкий совсем не знаю. Говорю: «Можно Нину с собой возьму?». Она хоть немного да знает язык их поганый.

Дождя давно не было, и в солнечных лучах искрились пылинки.

Шагать рядом с Валентиной было спокойно и весело. Казалось, сама ненасытная смерть, обезумевшая, как хищный зверь, при виде рек крови, трусливо пятится от жизнерадостной задорной улыбки сержанта Михеевой.

— Отчаянная ты, Валь, — с восхищением смотрела на солдатку Нина.

— Да что там! — махнула рукой Валентина. — На войне оно как, или сам стреляй. Или тебя убьют.

Нина с интересом всматривалась в лицо бывалой солдатки.

Летящие с легким надломом брови контрастировали с резковатыми очертаниями скул и подбородка. Тонкие. Нервные черты лица свидетельствовали о затаенной нежности и хрупкой женственности. Может быть, если бы не война, не было б в Валентине этой залихватской удали, а был бы огонек в глазах, как у Стефы.

Сияли и Валины карие глазищи, но по-другому — упрямо и сдержанно. И Нина знала, что причина этого счастливого лихорадочного блеска ни кто иной, как озорник Петруша. Но только Валя скорее отдаст врагу пистолет, что висит сбоку на ремне, чем признается в этом пусть даже самой себе. Хотя, конечно, пистолет не отдаст.

Дождя давно не было, и в солнечных лучах искрились пылинки.

Валя то жмурилась, подставляя солнышку веснушки, то прошивала окрестность взглядом.

Дорога привела в огромную деревню, вернее, теперь она почти вся осела обуглившимися развалинами, уже не тлевшими, но ещё исходившими дымом.

Валя замедлила шаг, и лицо её стало сосредоточенной маской. Резким движением отстранила Нину за спину.

— Ты слышала? — прошептала, зависнув на цыпочках в воздухе, Валентина.

Нина остановилась, замерла.

Ничего. Тишина и запах гари.

Валентина махнула рукой, молча приглашая следовать за ней. Нина старалась так же неслышно и быстро продвигаться по пепелищу, как товарищ сержант. Некстати подумалось о том, что жалко туфель из Черного замка. Ещё несколько шагав, и стали совсем черными. А Вале нипочем — её армейские ботинки не такого натерпелись.

…Уцелевшие окраины недружелюбно смотрели на непрошеных гостий выбитыми окнами и сошедшими с петель дверей. Собаки, как по команде, зашлись лаем.

— А ну пошли, не до вас, — потрепала Валя по шерсти самых любопытных из своры, подошедших совсем близко.

— Как волки! Сколько их! — испугалась было Нина голодных животных, но вспомнила, что питомцы Шрайбера никогда ее не трогали, и успокоилась. Собак было шесть.

— Видно, кормит их кто-то, — оценила ситуацию Валя и нырнула, как в норку, в одну недружелюбно распахнутую дверь. Нина последовала за ней. Дом встретил мрачной тишиной и открытыми шкафами, разбитой посудой и опрокинутыми стульями…

— Вряд ли найдем здесь что-нибудь, — зашагала Валя по комнатам. — Если только в сарае…

Из маленького строения во дворе доносилось кудахтанье.

Но яиц не оказалось и там. Только пара всполошившихся куриц.

— Есть куры, есть и яйца! — не оставляла упрямой надежды Валя.

Куры обнаружились кое-где и в других сарайчиках, тощие, насмерть перепуганные, и все-таки они были.

Но половина домов уже осталась позади, а в соломе, измятой наседками, только птичий помет, как насмешка.

— Кто-то, наверняка, в этой деревне…

Валентина не окончила фразу. Ответом на не заданный вопрос в двери возникла старая немка.

Она держалась бодро, хотя и опиралась о дверной косяк. Обесцвеченные временем глаза на худом лице с обвисшей кожей молча требовали «уходите».

Но раненым нужны были яйца.

— Нам нужны яйца. Яйца, — повторила Нина по-немецки.

Поняв, что от нее хотят, немка замерла на секунду от возмущения, раздувая ноздри от праведного гнева, и вдруг истошно закричала, замахала руками, загрозила сухонькими кулачками.

— Geht weg, Tiere! Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Geht weg aus unserem Dorf!