Вероника Тутенко - Дар кариатид

— Видишь, мне самой лечь негде, — укоризненно и строго ответила старуха, напомнившая вдруг Нине худое морщинистое лицо ее собственной бабушки.

В следующем доме открыла полная женщина с добродетельным лицом.

— Тетенька, пусти переночевать, — с надеждой посмотрела девочка в светло-карие глаза хозяйки.

— Деточка, — вздохнула женщина. — Рада бы тебя впустить, да некуда.

В третьем доме, увидев на пороге девочку, старик сдвинул седые брови. Изба была забита до отказа.

— Иди, иди, — проворчал он и закрыл дверь.

Двери открывались и закрывались. Надежда сменилась отчаяньем.

Нина стучалась в следующую дверь только, чтобы не останавливаться.

Остановиться — значит умереть.

Люди в разных словах и с разными интонациями говорили одно и то же.

Но усталость заставляла Нину искать среди множества дверей ту, за которой найдется место и ей.

Замерзшие губы отказывались повиноваться, слипались глаза.

А оставались лишь два дома и дальше — заснеженное поле.

Вьюга кидала в лицо пригоршни снега. Зло и надрывно смеялась:

«Бродяга, бродяга, бродяга…»

Нина остановилась на пороге предпоследнего дома и почувствовала, как застучали в груди испуганные молоточки.

Замерзший кулачок слабо ударился несколько раз об оледеневшую дверь.

На стук никто не отозвался, и девочка открыла дверь сама.

В избе густо пахло пшенкой.

Полная женщина лет сорока пяти вынимала из печи дымящийся котелок с пшенной кашей. Хозяйка по-видимому была глухой. На скрип двери она даже не обернулась.

Нина жадно вдохнула аромат, обвела взглядом избу, и сердце девочки радостно забилось.

На печке, как две лисы, рыжели вихрами Павлик и Гришка, младшие сыновья Сидорихи. Сама она сидела между ними, беспокойно хлопая белесыми ресницами.

— Тетя Аня! — обрадовалась Нина.

Но глаза Сидорихи забегали по углам. Словно пытаясь защитить от кого-то, обняла она своих сыновей.

— Я бы тебя пожалела, Ниночка, но, видишь, саму пригрели, боюсь, чтоб не выгнали.

Хозяйка заметила, наконец, новую гостью и молча смотрела, как девочка пятится за дверь.

«Негде. Иди дальше», — говорил её взгляд.

Лютый мороз и война леденили мысли. Где до войны встретили бы с радушием, теперь встречали равнодушно.

Нина почувствовала, как скатываются по щеке горячие слезинки, и тут же схватывает их мороз, превращает в соленый лед.

Свет лучин уже не освещал избы изнутри. Там, может быть, видели сны, в которых не было войны…

Оставался последний дом. Маленький, унылый, таким самой судьбой предназначено стоять на окраине.

Нина постучала в него без надежды.

Заспанная пожилая хозяйка испуганно смотрела на ночную гостью.

— Видишь, раненых полный дом. Куда я тебя пущу?

Нина еще раз оглянулась на деревню. Наверное, тёте и её сыновьям снились васильковые поля и Барский Сад, когда в нем наливались солнцем яблоки.

Неожиданно, когда закрылась дверь последнего дома, Нина почувствовала странное облегчение вперемешку с обреченностью. Впереди простиралось огромное поле. Увязая в снегу, Нина пошла дальше.

Черный снег замело белым. Но Нина знала: белый снег — это ненадолго. До следующей бомбежки. Но это был совсем не тот белый снег, что прошлой зимой, когда хотелось играть в снежки и кататься с оледеневшей горки.

Белое поле казалось бесконечным. Девочка тревожно осмотрелась вокруг. Не лучше ли было бы остаться в негостеприимной деревне до утра?

Но метель уже стерла, замела следы обратно. Нигде ни избы, ни огонька… Только снег, снег, снег… На земле, в воздухе и белом-белом небе.

Нина пошла наугад. Главное- не останавливаться. Тогда когда-нибудь обязательно куда-нибудь выйдешь.

Слезы смешивались со снегом, слепили глаза. Девочка спотыкнулась обо что-то в кромешной белой тьме, растянулась на снегу. Это что-то оказалось рукой, торчавшей из-под снега, как рука утопающего над соленым безбрежным простором, когда он пытается еще зацепиться за что-то над поверхностью моря.

Часы на запястье продолжали отсчитывать мгновения. Длинная тонкая стрелка, как ножка циркуля, продолжала очерчивать круг за кругом. Короткая толстая стрелка курсировала от «2» к «3». Большая, минутная, подходила к шестерке. Половина третьего. Ночь на исходе. Но до утра еще целая вечность.

На закопченном небе сияли звезды, так бесстыдно ярко, будто не было войны. Луна, огромная, кровавая — к морозу — пятном растеклась по небу.

Нина приросла взглядом к этому тревожному пятну, и ей показалось, что луна дрогнула, как будто качнулось небо. Это поблизости взорвалась граната.

Девочка припала к земле, тяжело поднялась с коленок, как ни хотелось бы вьюге, чтобы она навсегда осталась в белом поле. Сон уже прошел. От холода девочка не чувствовала даже страха. Только нестерпимым стало чувство одиночества. Нине вдруг показалось, что в бесконечном этом поле она уже не встретит никого. Никогда.

Но вдали вдруг показалась фигура.

Девочка едва не вскрикнула от радости, но в последний момент взметнулась тревога: «А вдруг фашист?».

Осторожно, стараясь, чтобы снег не скрипел под ногами, Нина стала приближаться к человеку, встреченному случайно в белом бездорожье.

И радость снова, как огонь, взметнулась в ее душе. «Русский!» На шапке-ушанке надо лбом у мужчины горела красная звезда. Лица невозможно было разобрать в темноте, но ясно было, что это мужчина: на белый маскировочный костюм спускалась черная борода.

Нина пошла быстрее, почти побежала.

«Дяденька!» — хотела было крикнуть она, но слово комом застряло в горле и вырвалось наружу криком ужаса.

То, что издали казалось бородой, оказалось кровавой массой, бывшей когда-то лицом.

Сзади бойца подпирало ружье.

Ужас сменился смешанным чувством жалости и разочарования, но разочарование было сильнее. «Ему уже не холодно», — шевельнулось в душе что-то нехорошее, и девочка бросилась прочь от пугающей мысли.

Нина шла и шла, не разбирая дороги.

Главное, идти. Не важно — куда. Тогда куда-нибудь придешь. И кто-нибудь покормит. И даст погреться у печки.

Только не останавливаться. Остановиться — значит навсегда остаться в этом снегу.

Иногда снаряды пролетали слишком близко, и Нина в ужасе шептала одни и те же слова:

— Милый Бог, пожалуйста, сделай так, чтобы меня не перерезало снарядом.

Невидимым грузом навалилась на плечи усталость. От полыхавших вокруг костров было светло, уколы мороза заставляли отчаянно мечтать о тепле.

Поле кончилось очертаньями домов вдали, и это придало сил.

У окраины деревни Нина наткнулась на истерзанную тушу убитого коня, которую люди и волки не успели растащить по частям. Отдельно от коня лежали голова, ноги и одно ухо.