Вероника Тутенко - Дар кариатид

Там, высоко, услышали молитвы.

По небу тяжело расползался спёкшийся рассвет.

Нина взяла ухо и, крепко сжав находку окоченевшими пальцами, чтобы не упала в сугроб, ринулась к первому вставшему на пути дому и отчаянно заколотила в дверь. Над крышей занимался дымок.

Открывали нестерпимо долго. За ночь замело — не отворить. Скрипела дверь, изнутри покрякивала хозяйка.

Нина отгребла ногой снег от порога и почувствовала, как обожгло холодом пальцы. Порвался ботинок.

В отчаянье девочка посмотрела на небо.

Скорей бы кончилась зима!

Скорей бы кончилась война!

Дверь, наконец, поддалась, лениво, нехотя.

— Что ж ты так стучишь-то, — покачала головой открывшая и тут же сочувственно вздохнула. — Бедняжка, совсем озябла.

Всё было понятно без слов. Не дожидаясь приглашения, Нина метнулась внутрь, как бездомный котенок, учуявший миску парного молока на полу.

Хозяйка растапливала печь.

— Тетенька, посади ухо на палочку, — попросила Нина.

В доме никого не было.

— Ой, деточка! — всплеснула руками хозяйка, насадила ухо на ухват и поднесла к огню. — Накормила бы тебя, да нечем, сама голодная.

Мясной дух расползся по дому. Ухо аппетитно опалилось. Нашлась у хозяйки и соль.

Женщина посыпала ухо драгоценными белыми крупинками и протянула Нине. Девочка проглотила его, почти не разжёвывая.

— Можно я у вас у порожка посижу немножко, погреюсь, — жалобно посмотрела на хозяйку.

— Грейся, сколько хочешь, — разрешила женщина и стянула с лавки рогожку, кинула её гостье на пол.

Сама легла на солому, оказавшуюся под вещью, служившей ей матрасом.

В рогоже копошились вши. «Как же их много», — удивилась Нина уже во сне.

Коварные насекомые поспешили облепить неподвижную добычу и расползлись в нахлынувших звуках и красках.

Проснулась Нина от света такого яркого, что даже забыла: за окнами война, и может в любую секунду ворваться в дом, перевернуть в нём всё вверх дном или уничтожить вместе со стенами и зыбкой соломенной крышей.

— На вот погрейся, — протянула хозяйка кружку кипятка.

Обжигая губы и нёбо, Нина сделала несколько глотков. Показалось, кипяток имеет вкус. Приятный, солнечный, вкус тепла.

— Хочешь, совсем оставайся, — предложила женщина. — Тебя как зовут?

— Нина.

Назвала своё имя и женщина — солнечное, звонкое, как рыба плещется в воде. Анастасия.

— Не могу, тёть Настя. Мне Толика найти надо. Он тоже ищет меня.

— Брат твой? — догадалась Анастасия.

— Брат, — смахнула Нина с себя ватагу надоедливых вошек.

Пока силы опять не покинули, надо идти. И девочка рывком встала на ноги.

— Спасибо, теть Настя. Пойду я.

— Ну с Богом, — перекрестила Анастасия.

Дверь мягко захлопнулась. Решимость снова сменилась рассеянностью. Куда идти дальше? Обратно, где немцы и страшное белое поле? Нина даже поёжилась от этой мысли. «Да и Толика нет уже в Козари, — подсказывал здравый смысл. — Там теперь передовая». Сбежал от немцев, как и Сидориха с сыновьями, но слишком далеко он уйти не мог, и, наверное, сейчас где-то здесь, рядом.

Деревня сменилась другой. Как всегда незаметно нахлынули зимние сумерки, густые, морозные.

Воспоминания о конском ухе были еще так свежи и ароматны, что девочка время от времени оглядывалась по сторонам: не найдется ли ещё чего-нибудь съестного. Вокруг простирался несъедобный снег.

А вдали нарисовался большой, как у Тихона, дом с надёжной крышей. Три окна с резными ставнями смотрели на полуразрушенную улицу светло и чуть надменно, обещая уют.

«Здесь накормят!» — блеснула искорка-надежда, и девочка шагнула на высокое крыльцо.

Нина постучала и, не дождавшись ответа, сама открыла дверь.

Лучины мягко освещали хату. За столом сидели человек пять немцев. Они были веселы и уверены.

На столе пыхтел, сверкая начищенными боками, русский самовар.

Над чашками мягко вился кофейный дымок.

Немцы густо мазали масло на хлеб. Нина жадно сглотнула слюну. Как давно она не пробовала сливочного масла, тающего во рту. Но сейчас, когда кругом бои, лучше даже не думать об этом.

Девочка быстро отвернулась от стола.

Русская женщина, уже не молодая, но еще не пожилая, с клеймом заботы на лице, вынимала из печи чугун с картошкой.

Картошка была мелкой, как горох, и Нину почему-то это обрадовало.

— Тетенька, дай хоть три «горошинки», — тихо попросила она.

Женщина молчала. Только энергичным движением заправила под платок выбившуюся прядь.

Нина решила, что голос ее совсем ослабел от голода, и поэтому хозяйка дома ее не услышала.

— Тетенька, дай мне картошечки, — повторила девочка, но на этот раз вышло еще тише.

Стыд обжег огнем изнутри и оказался сильнее голода. Нина потянулась к дверной ручке, но раньше, чем она успела выйти за дверь, из-за стола быстро поднялся немец.

Девочка не поверила своим глазам: в руках у немца был бутерброд с маслом, и этот бутерброд он протягивал ей.

— Спасибо! — удивилась и обрадовалась девочка и выбежала за дверь.

Масло таяло во рту, и это было счастье. Даже если опять никто не пустит на ночлег, холод теперь не так страшен.

Ночь пришлось проскитаться, зато на следующий день Нина набрела на гостеприимный дом на окраине какой-то невесть какой уже на пути деревни.

От голода кружилась голова, а голос стал совсем тихим.

— Тётенька, дай хоть картошечку, — повторила Нина привычной скороговоркой, не слишком надеясь, что в доме найдётся еды и для неё.

— Садись за стол, — обрадовала прямо с порога хрупкая интеллигентная женщина, как оказалось, учительница.

Разлитый в доме сладковатый аромат предвещал вкуснейший обед.

Женщина вынула из печи маленький, на пол-литра горшочек — пшённую кашу с тыквой.

Половину переложила гостье в деревянную миску. Сама принялась есть прямо из горшочка. Не смотря на измождённый вид, поглощала кашу хозяйка не жадно — с достоинством. Нина проглотила свою порцию в один присест, скорее угадала, чем почувствовала, что каша была вкусной. Не пресным варевом для набивания желудка, обычным в войну, а настоящим блюдом.

Впервые за много дней Нина почувствовала себя почти сытой.

Хозяйка оказалась приветливой, но немногословной, Нину спросила только, как зовут — больше ничего. Рассказала, что живёт одна. Мужа призвали на фронт ещё в первые дни войны. Детей у них не было.

— Школу всю разбомбило, — вздохнула учительница и замолчала.

Вздохнула и Нина. Уходить не хотелось. В доме почти ничего не было, но чистенько — пол тщательно выметен, под потолком — ни паутинки. Такая же аккуратная, уютная и сама учительница — молодая, с большими серыми глазами и темно-русой косой под выцветшим, но чистым зеленым платком.

— Спасибо большое… А как вас зовут? — спохватилась девочка, что не узнала имени накормившей её учительницы.