Вероника Тутенко - Дар кариатид

Как чувствовала, что здесь, в изгнании, её ждёт не только изнурительный труд на поле…

Не привыкать было Стефе и к тяжелой работе. Сколько лет простояла она в душном цехе у станка. А здесь на поле среди разноцветных грядок румянец только ярче расцвел на щеках молодой полячки. Крестьянский труд пришелся ей куда больше по душе, чем городская суета.

С каждым годом Стефа все больше убеждалась, что в жизни всегда есть место хорошему, даже если мир вокруг охвачен войной. А теперь у нее есть и Феликс. И она тоже нужна ему, что бы там не говорили завистники.

Стефа слышала, как днем пани Сконечных, как гусыня, прошипела ей вслед: «Бегает сама за мужиком!», да еще так громко, чтобы слова ее наверняка донеслись до мишени ее сплетен.

Ну и пусть себе шипит… Ей-то с ее вредным характером уже не видать мужика, да еще такого, как Феликс. Только и осталось, что тешиться злословием.

И хотела было Стефа высказать все это в лицо пани Сконечных, и чуть было уже не обернулась, но вовремя передумала, только упрямо тряхнула ореховыми кудряшками. За спиной ее провожали любопытными взглядами пани Маришю и паненка Ганнурата.

Маришю, конечно, не в счет. Кому-кому сплетничать, но никак не ей. Год как чуть ли не на глазах у всех с Яноком живет. И ничего! Еще и над другими посмеивается.

Но что о ней думать. А вот сестренке ее всего-то, наверное, лет пятнадцать, а они ее в свои сплетни втягивают! Нет, в другой раз, когда рядом не будет Ганнураты, она выскажет все пани Сконечных. И Маришю, и всем, всем…

Стефа вспомнила было о недавней обиде, но её вытеснили радостные надежды.

Панна возвращалась со свидания. Но у барака она снова нахмурилась. Белобрысая Маришю обнималась у самого входа со своим Яноком. Вот он, подходящий момент высказать ей все. Пусть лучше на себя посмотрит, прежде, чем другим косточки перемывать.

Но губы Стефы еще хранили тепло поцелуев Феликса, и после слов любви произносить слова брани совершенно не хотелось, так же как не хотелось развеивать романтическое настроение.

Поэтому она только метнула в Маришю насмешливый взгляд и громче обычного застучала по лестнице деревянными подошвами. Пусть знает, что и она у всех на виду.

Старые ступени поскрипывали. Внизу на кухне аппетитно пахло клецками и журом.

Из-за неплотно закрытой двери доносился всегда веселый голос Габриша.

— Co mama przygotowała? — спрашивал он самого себя писклявым детским тенорком.

- Żur, Janek! — отвечал он уже другим, женским голосом.

— U — u — u, — разочарованно тянул Янок обиженным тенорком и продолжал диалог с самим собой:

— Leniwe pierogi. Janek.

— O lala, O lala! — радостно распевал он.

Стефа преодолевала последние ступеньки, ведущие к дверце на чердак.

Многоголосный хохот гулом прокатился по бараку.

Губы Стефы дрогнули в улыбке.

Смотреть, как кривляется Янок одно удовольствие. Если бы не война, наверное, был бы артистом. И лицо у Габриша прирожденного актера — как будто вылеплено из пластилина. Ничего не выражающая мимика, кроме, пожалуй, готовности к озорству, готова в любую минуту к самым неожиданным метаморфозам.

А голос… Габриш так часто копирует чужие голоса, что его собственный совсем затерялся среди них. У парня, несомненно, талант. Во всяком случае, большие задатки. Но пока зрители несостоявшегося двадцатилетнего актера — соседи по бараку.

В первую очередь, конечно, братья. Старшему, Феликсу, около тридцати, но он не утратил еще мальчишеского задора, правда, не озаренного даром лицедейства, как у младшего брата.

Средний, Янок, года на три старше Габриша, но строг и серьезен не по годам. Те же светлые волосы, голубые глаза, как у братьев, но задумчивые, глубокие, без веселых искорок.

И все-таки, глядя на них троих, сразу скажешь, — братья.

А вот сестры Маришю и Ганнурата совершенно не похожи. Маришю — большеглазая, со светло-русыми волосами двадцатипятилетняя красавица. А Ганнурата, уже сейчас видно, тоже обещает быть видной панной, но совершенно другого типа — с миндалевидными ореховыми глазами и темно-коричневыми густыми волосами. Стефа невольно представила рядом сестер — обе стройные и тонкие, как травинки.

«Пожалуй, худоваты», — мысленно отметила Стефа и не без гордости опустила взгляд на собственные соблазнительные округлости грудей. И тут же снова вспомнила, как судачила (кто бы сплетничал!) за ее спиной Маришю и ощутила новый прилив негодования, который только усиливался от доносившихся снизу праздничных голосов.

На этот раз шутки Габриша развеселили даже угрюмого Василя.

— Молодец, Габриш! Наш хлопец! — доносился до ушей Стефы густой бас украинца.

Полячка остановилась на предпоследней ступеньке. Облокотилась на шаткие деревянные перила. Неожиданно слова, которые днем бросила ей вслед пани Сконечна, поднялись со дна ее души обидой и негодованием.

Сейчас все вместе, варят клецки, смеются шуткам Габриша. А во главе стола, конечно, — пани Скоречна. Она всему голова и всему указ. В Берхерверге пани Сконечна оказалась одна, без родных и друзей, но здесь, в бараке, чувствует себя главой одной большой семьи.

Внизу жили поляки и семья с западной Украины — угрюмый Василь, смешливая Галина и их сын — упитанный самолюбивый парубок Иванько.

Все, кроме Стефы, обитатели пристройки отдавали пани Сконечных свои пайки «в общий котел», и она распоряжалась ими по своему усмотрению.

Стефа живо представила острые маленькие глаза и всегда плотно поджатые губы пани Сконечных. Да, строгая полячка невзлюбила ее еще до того, как она стала ходить к Феликсу.

Запах жура, между тем, все настойчивее щекотал ноздри. Видимо, большой котел весело закипал, обещая если не отменный ужин, то во всяком случае, приятное тепло и какое-никакое, а все-таки насыщение в желудках.

Среди обычного перед ужином гомона, когда все собираются на тесной кухне, слышались и звонкий смех Гали, и ленивое ворчание Иванько.

Сейчас пахучий жур растечется по мискам. А после ужина внизу еще не сразу затихнут разговоры, которые время от времени взорвет веселым смехом какая-нибудь особенно удачная шутка Габриша.

Но всего этого Стефа уже не услышит на своем чердаке. Впервые за все месяцы своего пребывания в Берхерверге полячка ощутила щемящее одиночество, и чтобы стряхнуть этого впившегося в душу клеща Стефа помотала кудряшками, выдохнула накопившуюся обиду и решительно толкнула хлипкую дверцу.

Чердачная комната встретила привычной пустотой. Чтобы окончательно отогнать подступившую грусть, Стефа принялась напевать задорную «Przybyli ułani pod okienko».

Спичка весело чиркнула в темноте.

Хорошее настроение уже опять вернулось к полячке. Подолгу грустить она не хотела и не умела.