Вероника Тутенко - Дар кариатид

Длинное красное платье, в котором она приехала из Польши, пришлось сменить на будничные, в которых было удобно ходить на работу.

Постепенно Маришю свыклась с мыслью, что ей до конца своих дней придется прожить в убогом бараке, и, как ни странно, эта внезапно открывшаяся безрадостная перспектива, принесла аристократке облегчение.

А вскоре пришло длинное письмо от Феликса, каким-то образом разузнавшим, где теперь живет его невеста. После целой страницы объяснений в самых нежных чувствах, жених коротко сообщал, что, возможно, скоро им удастся увидеться.

Он пламенно уверял, что по-прежнему беспрестанно думает о ней и в конце лаконично приписал, что, возможно, скоро они смогут увидеться.

Феликсу стоило больших усилий, чтобы его перевели в Лангомарк, но в конце-концов старания увенчались успехом, и как только представилась первая возможность, князь пожаловал в Берхерверг.

Но встреча эта мало походила на свидание двух страстно влюбленных. Черты жениха успели стереться из памяти Маришю, и теперь плохо выбритый и в обносках он казался ей незнакомцем. Довольно милым, но не более того. Разочарован был и Феликс. От проницательного взгляда чуткой аристократки не укрылось, как удивленно посмотрел жених на ее слишком худые ноги. Больше Феликс в Берхерверг не приходил.

— Znalazła się tutaj jedna z grubymi nogami, — зло закончила Маришю свой рассказ. — Sama do niego chodzi w Langomark. Нашлась тут одна с толстыми ногами. Стефа. Сама к нему ходит в Лангомарк.

Маришю натянуто, но вполне весело рассмеялась. Нина грустно улыбнулась.

Ей было жаль красавицу.

Чахотка. Страшное слово не произносили в бараке, как будто оно было магическим словом-заклинанием, способным навлечь самые ужасные напасти. Почти никогда. Но весь потолок в бараке был облеплен сгустками мокроты с примесью крови. Как голодный волк, смерть бродила по окрестностям Лангомарка, высматривая добычу. Самой лёгкой добычей была Анастасия. Она передвигалась все с большим трудом и почти все время молчала. Говорить было трудно из-за постоянных приступов кашля.

На деревьях чахли листья, падали на землю.

В конце осени Анастасия перестала ходить на работу. Кристоф ни о чем не спрашивал. Было ясно итак, что больная не проживёт и полмесяца.

Анастасия умерла в пятницу, когда все были на работе. Внизу на нарах тихо плакали Надя и Павлик.

Иван молча обнял младших детей. Лицо его стало неподвижным.

Илья и Володя сдавленно зарыдали.

На следующее утро узники сообщили в лесу скорбную новость Кристофу. Мальчик молча кивнул и сел на велосипед.

Вскоре вернулся. Кристоф был в Лангомарке.

— Herr Schreiber sagte, daβ der Sarg am Sonntag gebracht werden wird (Господин Шрайбер сказал, что гроб будет к воскресенью) — передал мальчик слова лесника.

Утром выходного дня Кристоф приехал в Берхерверг на старой кобыле. На телеге высилась наскоро сколоченная скорбная поклажа.

— Пойдемте, — грустно приказал следовать за лошадью.

Хоронили Анастасию за кладбищем, недалеко от церкви.

Свежая могила у старой березы уже зияла пустотой.

— Ну вот и отмучилась, — только и сказал Иван.

Остальные молчали. Надя плакала.

Иван и Володя быстро засыпали могилу, и тут же на свежую землю береза уронила несколько золотистых листочков, похожих на слезы.

— Ну вот и все… — бессмысленно повторил Иван, глядя куда-то в пустоту.

Кристоф перекрестился и вернулся к телеге. Стоять на ветру было холодно.

— Geht nach Berherberg, Идите в Берхерберг, — строго приказал мальчик.

Володя поставил в изголовье деревянный крестик. Нина воткнула в рыхлую могильную землю две сосновые веточки.

Назад шли медленно и молча.

Скупое осеннее солнце путалось в облетающих кронах. Лес, как старый знакомый, шелестел слова утешения и тоже вздрагивал он ветра.

Всю зиму узники проработали в лесу за черным замком. А когда снег растворился в теплом дыхании весны, Кристоф объявил почему-то с нотками торжественности в голосе, что со следующего утра им предстоит сажать деревья на горе по другую сторону Берхерберга.

Больших перемен узникам это не сулило, тем не менее, новость почему-то всех обрадовала, как всегда вносит переполох смена декораций.

Гора и земля у её подножия была уже вспахана. Штык с двумя ручками и острым наконечником мягко входил в землю, подготавливая лунку для деревца. Аккуратно сложенные саженцы ждали свой черед. В хвойном ворохе кое-где белели стволами берёзки.

На новом месте работалось веселее. Даже Фёдор и тот вопреки своим принципам не пытался увильнуть от труда. Деревья-то ни в чём не виноваты. Пусть растут повсюду. Впрочем, особенно-то Фёдор себя не утруждал: нечего радовать фрицев.

Но флегматичному молодому немцу по имени Петер в таком же черном хлопчато- бумажном костюме, как у Пауля, оставшемуся на прежнем месте, казалось, было глубоко безразлично, хотят ему угодить или нет. Он почти не вынимал изо рта сигарету и время от времени окидывал работающих вяло-безучастным взглядом.

Кроме узников было еще шестеро вольнонаёмных немцев — четыре мужчины и две полные немки среднего возраста. Все были в фартуках и одинаковых шляпах с широкими полями, обвязанных большими белыми платками, спадавшими на спину.

— Ишь, как обгореть боятся, — скосил на них взгляд Володя.

На русских соседей вольнонаемные посматривали недоброжелательно. Илья, впрочем, в первый же день улучил момент, чтобы поболтать с немками.

Женщины снисходительно улыбались, как бойко русый мальчик сыплет фразами на немецком.

Звали их Хельга и Бетси. У обеих мужья воевали. У Хельги было двое сыновей, один как Илья, другой чуть старше. Бетси была бездетной.

Больше узнать о них не удалось ничего. Петер велел болтуну вернуться к ковшу, что было весьма кстати.

Совсем скоро подъехал Шрайбер посмотреть, как работают узники на новом месте.

Фёдор научился узнавать шаги лесника издали. Как матерый зверь всегда настороже в лесу, на безопасном расстоянии распознает поступь охотника, так узник научился улавливать краем уха, когда Шрайбер с тихим звоном бросает велосипед у дороги и, тихо похрустывая сухими веточками под ногами, подкрадывается к русским.

Но матерый зверь готовится напасть или убежать, если сигнал «Опасность» пульсирует в мозгу тревожно и неистово.

Узник не мог ни напасть, ни убежать, хотя та и другая мысль не раз посещала его. Но первое означало одно — огонь, безразличный и беспощадный огонь в печи. А бежать… куда бежать, когда повсюду немцы?

Но и они не всесильны. Пробьет, пробьет и час России.

Фёдор верил, что он настанет, ворвется в небо тысячами залпов и расцвете по всей земле безумным фейерверком.