Вероника Тутенко - Дар кариатид

— Zweimal im Jahr, (Два раза в году) — сказала она доброжелательно. Русская девочка ей нравилась, хотя недоверие путано и почти бессмысленно что-то нашептывало на ухо, бесконечно повторяя слово «русская». Это и был главный довод.

Нина уловила слова «два» и «год» и догадалась, о чем говорила ей Берта.

Девочка кивнула.

Хозяйка повела узницу дальше по дому, который показался Нине необъятным уже хотя бы потому, что его нужно было убирать. И, по-видимому, до сих пор это делала Берта.

У третьей двери женщина задержалась чуть дольше, чем если бы дело было в обычной рассеянности. Нина догадалась, по какой-то причине комната главная в доме, и переступить ее порог позволено не каждому.

Пальцы хозяйки замерли на дверной ручке и, наконец, немка толкнула дверь от себя, как будто решительным жестом отбрасывала прочь сомнения.

Почему эта комната была такой особенной для немки, Нина поняла сразу. Дело было в портрете. Черно-белой фотографии на письменном столе.

Она не была ни частью интерьера, ни случайной вещью в нем.

Фотография жила как будто сама по себе, но при этом являлась самым важным предметом, может быть, даже во всем доме.

Нина поняла это по особому, ставшему вдруг пронзительным, взгляду Берты, выхватившему черно-белые черты портрета из узорчатой серебряной рамки.

По-видимому, эту слишком изящную рамку выбирала женская рука. Рука Берты.

На фотографии улыбался открыто и весело, но с ноткой легкой грусти в чуть прищуренных больших серьезных глазах юноша с волнистыми, по-видимому, пепельными, волосами. На вид ему было не больше двадцати.

Высокие скулы, ямочка на подбородке, небрежно расстегнутый ворот светлой рубашки. Юноша на фотографии был, несомненно, красив. Но не грубой мужской притягательностью, а мягким, почти женским обаянием полевого цветка. Его вполне можно было принять за русского парня.

Как и в лице Берты, в чертах лица светловолосого юноши была та мягкость, благодаря которой он был похож скорее на славянина, чем на арийца.

Нина невольно перевела взгляд на хозяйку дома. Глаза Берты чуть увлажнились от подступившей к горлу нежности.

— Mein Sohn Alan, — подтвердила немка догадку Нины.

Девочка не решилась спросить, где теперь светловолосый юноша с печалью в глазах и веселой улыбкой.

Все в комнате указывало на то, что он в ней давно не живет. Слишком тщательно была заправлена постель. Слишком чопорно соприкасались переплетами книжки на полке. Слишком торжественно склонили головы-бутоны три розовые розы в хрустальной вазе на столе.

Слишком аккуратно расправлены складки прозрачных светло-синих занавесок.

Слишком картинно раскрыт на белоснежной подушке журнал, как будто вот-вот вернется хозяин комнаты и продолжит его читать.

Это ожидание возращения достигло наивысшего напряжения в черно-белом портрете. В мгновении, по-видимому, случайно запечатленному фотографом, каким-то непостижимым образом сошлись прошлое, настоящее и будущее.

В этой комнате Берта вымыла окно сама быстро и тщательно.

Жестом приказала Нине вынести на улицу темно-синий половичок проветриться на веревке.

Эту дверь Берта закрыла так бережно, как будто боялась кого-то разбудить.

В последней комнате на первом этаже не было даже кровати. Но почти во всю длину небольшого помещения распластался, как грозное ленивое животное, черный кожаный диван.

Стену украшали только ружье и сабля. По-видимому, в доме относились с особым уважением к оружию.

А над диваном величественно раскинулись, как ветви экзотических деревьев, оленьи рога.

Берта передала Нине ведерко и лоскутки. Поставила блюдце с мелом на подоконник. Из кухни потянулся горьковатый запах гари.

— Entenbraten (Жаркое)! — всплеснула руками хозяйка и метнулась на дымный аромат пригоревшего жаркого.

Близилось время обеда.

Нина принялась натирать окно.

Вскоре оно блестело, как новое зеркало или как гладь озера возле таинственного черного замка. С кухни доносились голоса. Пришел хозяин на обед. Шрайбер что-то весело рассказывал домочадцам. Рассказ перебил заливистый смех, принадлежавший, по всей видимости, дочери лесника.

Хозяйка все не приходила, и девочка осторожно присела на край дивана. Но легкие шаги Берты тут же заставили девочку подскочить.

— Komm, — махнула рукой немка, приглашая Нину следовать с ведром за ней наверх.

Комнаты на втором этаже были менее аскетическими, чем помещения внизу, не считая, разумеется, зала.

В первой любому сразу же становилось ясно, что здесь живет девочка или юная девушка. Всё здесь было плюшевым, воздушно-голубым, карамельно-розовым.

На шкафчике смотрела в пустоту безразличным голубым взглядом белокурая кукла.

Её голубой наряд, и платье, и шляпка, были тщательно накрахмалены. Наверное, красавицу давно не брали в руки, и она уже долгое время служит лишь украшением интерьера, сувениром на память о стране, где фантазии и игры реальнее действительности.

Воспоминания о затерявшемся где-то, случайно забытом в снегу, перемешенном с пеплом и кровью, детстве вдруг спутали мысли Нины.

Беззаботное прошлое смотрело на нее стеклянным голубым взглядом.

Роза. Ее звали Роза. Розовым облаком взметнулись воспоминания о счастливых днях в комнате с кремовыми шторами на окнах, когда не было смерти, а была и радость, и елка, и кукла в воздушном розовом платье.

Неужели это было?

Нина с удивлением заметила, что стала такой взрослой, что куклы с голубыми глазами не вызывают в ее сердце ничего, кроме щемящей тоски по чему-то безвременно и безвозвратно ушедшему.

Но главным предметом в интерьере комнаты была не кукла.

Черным полированным блеском завораживало раскрытое пианино, глянцево улыбалось клавиатурой.

Берта пробежала чистой влажной тряпкой по клавишам, и пианино нестройно застонало.

На пюпитре пианистку ждали раскрытые ноты. На крышке пианино торжественно и изящно тянулись нерасплавленными фитильками из серебряного подсвечника к белоснежному потолку золотисто-карамельные свечи. Рядом обмяк рыжий плюшевый медвежонок.

Все в этой комнате выбивалось из уютной и чопорной атмосферы дома, как будто своенравный весенний ветер мимоходом ворвался в окно, чтобы устроить вокруг весёлый беспорядок.

Нина живо представила хозяйку комнаты — совсем юную, легкую, воздушную и мечтательную.

На кровать небрежно наброшено легкое розовое покрывало. Дверца тумбочки у кровати неплотно закрыта и из-за нее виден разноцветный ворох носочков и гольфиков.

В углу распахнут шкафчик с аккуратно развешанными платьями и босоножками, составленными в разноцветный ряд внизу на полочке.

Берта обреченно вздохнула (беспорядок в комнате дочери ей явно досаждал) и принялась закрывать дверцы.