Вероника Тутенко - Дар кариатид

На затылке князя поблескивала уже лысина, и он время от времени, недолго размышляя о чем-то, по-видимому, очень важном, задумчиво скреб ее короткими пальцами с аккуратно обрезанными ногтями.

Феликс Дамасский был мил и обаятелен, но совсем не походил на того утонченного и хладнокровного покорителя женских сердец, каким его описывала Маришю.

Нина не могла скрыть своего удивления и даже разочарования, но почему-то эта гримаска досады на лице девочки развеселила и Стефу, и самого высокородного князя.

Он, явно, не стремился походить на аристократа, загадочного и мужественного потомка польских рыцарей. И если бы Нина не знала, что князь в совершенстве владеет немецким, французским и вполне сносно изъясняется на нескольких других языках, то, вряд ли бы догадалась, что Феликс Дамасский блестяще образован.

Но глаза князя были по-настоящему удивительны, даже таинственны.

Видно, они-то вкупе с наследством и очаровали капризную Маришю, а после (уже без денег и земель) и беспечную Стефу.

Голубые, но не как теплое весеннее небо, а с льдинками в прозрачной глубине. Но когда Феликс смеялся, льдинки таяли. А хохотал он заразительно и часто. Как и у Стефы, во рту князя кое-где поблескивало золото.

А в левом глазу Феликса была особая, заметная не сразу отметина, придававшее флёр почти мистической загадочности всему добродушному облику князя.

У края радужной оболочки, как островок, поднявшийся из голубой глубины, темнело коричневое пятнышко. Неожиданное и в то же время почти органичное, как крапинка на лепестке фиалки, оно невольно завораживало и заставляло думать сначала о необычных глазах князя, впрочем, совершенно обычной формы, чуть выпуклых, окруженных светлыми длинными ресницами, а затем и о самом Феликсе Дамасском.

О ком думал сам князь, догадаться было не сложно по тому ласковому и веселому взгляду, какой он подолгу задерживал на Стефе. Взгляд становится задумчивее и глубже, когда Феликс курил сигареты.

Их сложный аромат выдавал дорогой табак, который не известно каким образом попадал к узнику.

Наверное, такой же дым наполнял до войны гостиную замка Феликса Дамасского, где он принимал гостей. И конечно, под хрустальными люстрами, такими, как в зале дома Шрайбером и, может быть, и более роскошными витал загадочный, как восток, кофейный аромат.

Запах кофе неизменно возвращал Нину в детство, пробуждал самые ранние воспоминания. Вот стройная темноволосая женщина протягивает ей восхитительный сюрприз — куклу в розовом платье. Женщину зовут Полина. Да, тетя Полина…

Нина с наслаждением вдыхала кофейный дымок, расположившись на деревянной скамье в коридорчике. Рядом в блюдце с золотистой каемкой пищал «съешь меня!» воздушный кусок пирога, щедро посыпанный сахарной крошкой.

По воскресеньям хозяин всегда радовал Феликса большим сдобным куском домашней выпечки.

В свою очередь, князь решал вознаградить им спутницу любимой за вынужденное ожидание на скамье у плотно закрытой двери, откуда время от времени доносятся двухголосные взрывы смеха, сменяющиеся долгой тишиной, наполненной частым прерывистым дыханием и быстрым шепотом на польском языке.

Что ж, пусть веселятся на здоровье. Сумерки еще не скоро, да и спешить некуда, а такого вкусного пирога Нина не пробовала никогда.

Минуты незаметно оборачивались часами. С улицы доносилось сонное мычание. Ветер лениво хлестал ветвями старых акаций по крыше.

Неяркий чердачный свет густел. А Нина все ждала.

Наконец, счастливая и усталая, Стефа вывалилась из двери. Рука князя, обвивавшая ее талию, нехотя опала.

Стефа сверкнула на прощание улыбкой. Чтобы Феликс помнил ее такой — веселой, уходящей в закат, страстной и обещающей встречу. Помнил и ждал. До следующего воскресенья.

Через неделю дом Шрайбера уже казался девочке не бессмысленно огромным, а просто просторным и уютным, каким он, в сущности, и был, особенно если речь не шла о том, чтобы натереть до блеска окна во всех десяти комнатах за одни день.

Но, к счастью, мыть окна нужно было только два раза в год.

В остальные же дни по субботам девочке предстояло убирать семь комнат в доме, — те, по которым её провела хозяйка.

На этот раз Берта встретила узницу с тем же приветливым и в то же время несколько строгим выражением лица.

Ванильным облаком по дому расползался аромат сдобы. Он как будто снова возвращал Нину в Казань, туда, где прошли её самые радостные годы.

Хозяйка только что принесла из пекарни огромный пирог.

Берта остановилась возле открытой кухни, кивнула Нине.

— Warte mal. (Подожди).

За столом поблескивали две пары любопытных глаз. Ванильный запах, как пчёл мёд, притянул на просторную кухню, служившую одновременно и столовой, детей Иоанна и Берты. Смуглый парень лет шестнадцати с темно-русыми волосами был похож на Шрайбера, а девочка, ровесница Нины или чуть моложе, светловолосая и голубоглазая, явно, копия матери в юности.

Хозяйка вынесла за порог кухни два полных ведра воды.

— Bringe alle Zimmer, in Ordurug und dann fege den Boden, (Убери комнаты, потом подмети двор) — коротко приказала она и прикрыла дверь.

Убирать комнаты без присмотра Берты было спокойнее и как будто даже быстрее.

В зале Нина снова задержалась перед распростертыми медведем и тигром. Да, по всей видимости, Шрайбер был охотником.

Но откуда в этих краях взяться тигру?

Каждая вещь в доме, несомненно, не была случайной. У каждой была своя жизнь, своя история.

Множество этих сюжетов, как ручейки сплетаются в реку, сплетались в семейную историю.

Ванильный аромат приятно щекотал ноздри и почти до слез будоражил аппетит, и Нина поспешила поскорее закончить с уборкой комнат на первом этаже. Только снова невольно остановилась перед черно-белым портретом.

Хрустальную пустоту вазы на столе снова заполняла чистая вода. Колючими стеблями в ее прохладу уходили три на этот раз белые розы. Наверняка, это заботливая рука матери нашла место здесь цветам.

На минуту Нина забыла и о преследующем ее ванильном аромате, и о ведре с мутной уже водой.

Но в коридоре неожиданно послышались шаги и стихли так же внезапно совсем рядом.

Нина обернулась.

В дверях, небрежно облокотившись о проем, стоял младший сын Шрайберов.

Во взгляде немецкого юноши смешивались насмешка и презрение, интерес и почти враждебность.

От гремучей смеси эмоций, отражавшейся на смуглом лице сына Шрайбера, стало неловко. Наверное, так чувствовали себя под прицелом охотника те медведь и тигр, шкуры которых теперь служат украшением зала.

Девочке хотелось покинуть комнату, но немец с нагловатой усмешкой преграждал дорогу.

Внешне Нина старалась ничем не выдать охватившего ее беспокойства.