Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

— Отставка моя пришла. Выхлопотал генерал-аншеф, как обещался, патенты на чины, на орден, — все, что раньше не выправили. Тем службе моей конец. Отставной полковник Непейцын. Двадцать один год в полковых списках состоял… — Дяденька посмотрел вдаль, за Ловать. Потом повернулся: — Ну, так марш, команда моя единственная, в людскую. Ненила, поди, заждалась с кокорками…

Осип стал учиться грамоте на год позже брата, а езде — на полгода. Он приходил с Анисьей после дяденькиного завтрака и сидел у него час, пока Сергей готовил заданное накануне. Потом шел к Моргуну и, отъездив, тотчас уходил домой. Учился прилежно, делал быстрые успехи, и дяденька однажды сказал Сергею, когда ехали рядом по гулкой осенней дороге, теперь уж без особой цели, а только чтоб «промять» лошадей:

— Учись, брат, а то Осип обгонит. Вострый мальчишка, может далеко пойти. Жил до семи лет одним чревом, теперь проснулся разум. Коли откроется и душа, то станете точно братьями, а нет — так и пройдете жизнь, одним молоком вспоены, на одной доске учены, а нутром чужие…

Не ленился и Сергей. Бойко и без ошибки складывал и вычитал до сотни, бегло читал по светской и церковно-славянской печати, чернилом выводил ровные строки с прописей, изготовленных Семеном Степановичем. С того случая, когда за толчок Нениле дяденька выдрал за ухо, у них не случалось размолвок.

С младшим братом шло не так гладко. Двум столкновениям этой зимы Сергей был свидетелем. Однажды Осип пришел на урок в синем новом кафтанчике и высоких сапожках — совсем как у Сергея на езде. Но дяденька не стал с ним заниматься.

— Когда позволю, драгуном станешь ходить, — сказал он. — Мундир брату за успехи в науках построен. Ступай домой, переоденься, да живо! Сколько проходишь — на столько меньше нонче урок будет…

И своевольный Осип, глотая слезы, убежал, чтобы через полчаса возвратиться тоже бегом в обычном кафтане. И за ним, красная, потная, едва поспевала Анисья.

— Видать, приспичило учиться-то, — сказал Семен Степанович, обсуждая за обедом утреннее происшествие. — А уж, должно, задал он жару в том доме за здешнюю незадачу!

Другой раз, уже к весне, возвращаясь с «проминки», дяденька с Сергеем, въехав в Ступино, увидели у крестьянской избы Осипа, который ожесточенно хлестал вербным прутом маленького щенка, раскорячившегося перед ним на талом снегу. Рядом топтался мальчик, видно хозяин щенка, и всхлипывал, отвернувшись от экзекуции. Конечно, тут же стояла и Анисья, безучастно глядевшая на происходившее. Она предупредила бы своего господина, если бы увидела дяденьку, но стояла спиной к подъезжавшим.

Семен Степанович осадил вороного, махом, как молоденький, спрыгнул наземь и, схватив сзади Осипа за уши, закрутил их куда крепче, чем в памятном Сергею случае. Осип взревел, уронил прут и забился, пытаясь брыкнуть невидимого врага.

— Стой смирно, а то хуже сделаю! — сказал дяденька не своим голосом, поддавая коленом под зад Осипа. — Я живодеров не милую… Тебе что кутенок сделал? А? Жаль, сука тебя не кусила. — Он отпустил уши племянника, но тут же перехватил его под живот, перевернул и отвесил несколько полновесных шлепков. — Хорошо кутенку было? Сладко? Ступай, жалуйся матушке своей! Но коли пожалуешься, то ко мне не моги больше и ногой…

Он выпустил наконец Осипа, и тот, воя, бросился к матушкиной усадьбе, сопровождаемый жалобно голосившей Анисьей.

— Как было дело? — спросил дяденька у мальчика, который, подобрав скулившего щенка, посадил его за пазуху.

Дверь избы скрипнула, вышел старый крестьянин и поклонился:

— Да сидел Ивашка, батюшка Семен Степаныч, на крыльцах с кутенком, а мимо барчук идут. Прутом по ветру хлысть да хлысть! Любо ему, как хвистит. Увидел кутенка: «Клади наземь, пороть буду!» Ивашка было просить стал, он и его прутом. Клади и всё! Тут и Анисья: «Клади сейчас! Слышь, барин велит!»

— А потом возмущаться станут, когда «рабы неблагодарные» из пожару их тащить не бросятся, или, к Пугачу приставши, их, благодетелей своих, на осину! — ворчал дяденька, когда тронулись к дому. — Помни, Сергей, — сказал он через несколько минут, — еще у древних римлян писано, что без любви к животным, которые нам служат, не можно почитаться порядочным. Надобно добром платить за службу, за преданность…

На другой день Осип пришел в обычное время и стал в дверях с опущенными глазами.

— Сказал матушке про баталию? — спросил дяденька.

Осип мотнул головой — нет, мол.

— Так Анисья, поди, сказала?

То же движение.

— Как же не заметила, что уши распухли?

— Сказал — на уроке меня наказали.

— Ну, коли так, то садись. Да гляди у меня — еще раз сживодерничаешь, не видать тебе моей науки до смерти!

Пересказывая Моргуну этот разговор, Семей Степанович закончил:

— Может, и выйдет из него человек?.. Умом-то не в матушку…

Теперь сказки Ненилы чередовались с «бывальщинами» Моргуна. В декабре ударили такие морозы, что печку, которая обогревала спальню Семена Степановича и горницу Сергея, приходилось топить по второму разу, вечером. Может, дяденька по любви к свежему воздуху и держал бы сожителей в прохладе, но Моргун однажды пожаловался, что у него к ночи, как ни кутай, стынет обрубок, и Семен Степанович не мог устоять перед столь деликатно выраженной просьбой старого соратника. Около этой топившейся вечером печки и собирались слушатели. Верно, язык Моргуна особенно хорошо развязывался потому, что он, снявши крюк, мог засунуть цельную руку в пустой рукав и погладить натруженную за день култышку. И еще потому, что дяденька разрешал здесь курить, пока дым вытягивало в печку. А известно — с трубкой, да еще раскуренной от уголька, всякий рассказ выходит складнее.

Земли, где довелось побывать вахмистру, были разные — Пруссия, Польша, Молдавия. Вот и рассказывал, как тянулись походом от одной границы России к другой, как жгло драгунов жаркое, пуще этой печки, солнце, знобил степной ветер, мочил до костей дождь, как стояли в деревнях с чудными названиями и во многих оставили на вечный покой кого-нибудь из товарищей…

А Семен Степанович сидел в сторонке, никогда не подсаживаясь к огню, и нет-нет вставлял свое слово:

— Помнишь, Ермоша, как под монастырем Варакешты мы на янычар ударили… Они еще строятся, а мы как вылетели из-за рощи…

— Как не помнить, — отвечал Моргун. — Еще поручика Елагина делибаш легкой сабелькой развалил от плеча до седла, — я впервой такое увидел. Да и мы ему не спустили, не ушел далече…

— А как ты с Букиным молдаванкам вызвались виноград ногами мять, а к вечеру и без хмеля стоять не могли!

— Известно, ваше высокоблагородие, без привычки разломило хуже первого похода, ну и выказаться перед бабами старались…