Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Майор дернул плечом:

— Всех мужиков не пережалеешь.

— Я про всех не знаю, а про Ефимыча говорю.

Опять наступило молчание. Сергей считал уже, что зря завел разговор. И вдруг Дорохов протянул ему руку:

— Ладно, не полезем к нему больше. А в другой махнем завтра?

— Нет. Степка меня вором ругал, и поделом.

— Ругал? Тебя? Ну, попадись он мне…

Когда после строевых занятий кадеты разошлись по палаткам, купаться или играть в городки, Сергей взял деньги и направился к коноплевскому забору. Сквозь щели никого не было видно. «А как новый уже сторож, что ему скажу? Или Степка опять навалится?» Оглядываясь, вошел в калитку, приблизился к караулке. Посмотрел в оконце. На лавке лежали тулуп и березовое полено. Старик, едва различимый, что-то делал у печки.

— Ефимыч! — позвал Сергей.

— Ась! — откликнулся сторож. — Кто меня?

— Вот возьми. — Непейцын протянул в окно деньги.

Дед зашаркал к двери. Сергей пошел навстречу.

— Чего тебе, барчук? Аль за опадышами?

— Деньги принес… Вот…

— За что даришь? — не беря, осведомился дед.

— Обещался, — сказал Сергей. — Согнал тебя хозяин?

— Нет покудова.

— А что я убежал, не было за то от хозяина битья?

— Не приехал он, Степку обратно прислал. Выпорьте, наказал, барчука, тебя то есть, сами… Некогда мне, говорит, с яблоками, дела поважней есть — мучник он, лабазник.

Сергей облегченно вздохнул.

— Возьми деньги, — повторил он.

— Лучше гостинцы покупай, а по садам не лазай, — посоветовал дед. — Раз-два пройдет, а потом схватят да изломают всего…

— Бери, у меня еще есть, — соврал Непейцын.

Ефимыч недоуменно покачал головой:

— Из богатых, выходит, а яблоки воруешь… Ну, спасибо. — Он подставил горсть, и Сергей пересыпал в нее полтинники. — Деньги немалые. Эх, зуба нет попробовать!.. — Старик подвел снизу вторую ладонь, чтобы сквозь заскорузлые, плохо гнущиеся пальцы не проскользнули монеты, и рассматривал их подслеповатыми, слезящимися глазами. — Тулуп новый куплю, катанки… — Он пошел к двери, но на пороге остановился: — Слышь, барин, с нонешней ночи Матвей Митрич велел дворового кобеля сюда водить, заместо Турки. Своих повести — зол больно, изувечит.

В тот же вечер Сергей сказал нескольким кадетам про новую злющую собаку, которую будто видел сквозь забор в коноплевском саду.

«А что было бы, если б старик со Степкой меня выпороли? Кабы Дорохов то увидел, как пить дать их ножом пырнул. Хорошо, все так кончилось, что можно и не вспоминать».

Однако вспомнить пришлось, и очень скоро. Через две дня Сергея окликнул подпоручик Заксель:

— Как чувствуешь себя, Iiebes Kind? И слышал, тебя постигла большая неприятность.

От такого слащавого обращения Сергея передернуло. Вот еще, «liebes Kind»! И кто говорит! Плюгавый, золотушный Ваксель, едва на полголовы его выше. Но ответил смиренно:

— Какие неприятности, господин подпоручик?

— Сказывали — тебя изловили в саду купца и крепко побили.

— Нет, побить меня не удалось, я сумел убежать.

— Ах, так? Я, право, очень радуюсь. Но не следовало и лазить. Благородный кадет не должен опасности честь подвергать.

«Откуда пронюхал? — думал Непейцын, глядя на противно виляющую спину удаляющегося Вакселя, который, как всегда, смотрел на свои башмаки. — Дорохов, Костенецкий — как могила. Из фурштадтов кто проболтался? Да Вакса и подслушает, для того по лагерю шнырит».

А наутро перед строевыми занятиями его поманил к себе командир роты и приказал сейчас явиться к полковнику Корсакову.

— Видно, нашкодил что? — сочувственно спросил капитан.

— Не могу знать…

— Не без Ваксы дело, — буркнул Кисель-Загорянский.

Полковник прохаживался по своей комнате в канцелярском флигеле. Когда Сергей вошел и вытянулся у порога, Корсаков окинул его хмурым взглядом и продолжал ходить, позванивая шпорами на лакированных ботфортах. Непейцын подумал: не зря говорят, будто летом полковник всегда не в духе от раннего подъема — генерал его каждый день с рапортом в восемь часов требует.

— По обывательским садам лазаешь? — раздался наконец вопрос.

— Было один раз, господин полковник.

— Ну вот, один! Поймали тебя однова.

— Никак нет, я и лазил всего один раз.

— Однако не отказываешься, что поймали?

— Не отказываюсь, господин полковник.

— И били, говорят.

— Никак нет, но связали и грозились побить..

— Экой страм! Верно, дали-таки горячих десяток.

— Никак нет, только грозились.

— А потом, не тронувши, отпустили? Откупился, что ли?

— Нет, убежал… Развязался, в окно караулки вылез.

— Однако насилие над тобою было учинено?

Сергей молчал — он ведь уже все рассказал, чего ж еще?

— Как же ты дался? — не дождавшись ответа, спросил Корсаков.

— Я не давался, да он сильнее, детина здоровенный.

— Кто ж таков?

— Конюх коноплевский.

— Хам, значит, да еще купеческий тебя вязал. А знаешь ли, что в сем и есть главное дворянину бесчестье.

Если бы Сергей поддакнул полковнику, или хоть промолчал, на том, наверно, все бы и кончилось, но, повторяя, о чем недавно думал, он сказал:

— А по-моему, господин полковник, больше бесчестья, что дворянин воровать в чужой сад полез.

Корсаков удивленно поднял брови:

— По-твоему? Да, никак, учить меня вздумал? Новый Руссо сыскался! Рассуждений твоих слушать не желаю. Ты мне должен одну правду говорить, и ничего больше…

Непейцын молчал.

— Что же не отвечаешь? В карцер захотел? Я сейчас прикажу. А то генералу доложу и за такой афронт он и высечь разрешит.

— Я вам правду отвечал, да вы же молчать приказали.

— Вот те на! Еще героя изображаешь? А то забыл, что кадету хамовы побои бесчестье великое. Пословица что говорит? «Береги честь смолоду…»

— Так не было же побоев, господин полковник.

— Вот опять! Нет, ты, право, дерзок, тебя высечь не мешает.

Скрипнула дверь, вошел Ваксель и шагнул к столу у окошка.

— Скажи, Ваксель, надо его посечь? — спросил Корсаков.

— Не могу знать, за что, господин полковник.

— Ну вот, не может знать! Да в саду-то хамы его помяли.

— Не могу знать-с. — Ваксель, смущенно потупившись, сел и взялся за перо.

— Лучше меня знаешь! — прикрикнул полковник. — Или карцера довольно? — Ваксель, привскочив, смотрел на него сверхпочтительно, с согнутой спиной, но молчал. — Поговори с немцем! — хлопнул себя по бедру Корсаков. — Ну, возьми, Непейцын, десять суток. Ваксель, отведи его к Киселю, пусть распорядится. Да без книг, на солдатском котле. Чтоб не мудрил впредь…

Идя к лагерю, Ваксель сказал наставительно:

— Я же говорил, mein Kind, как опасно в чужие сады проникать бывает… — И, не дождавшись ответа, добавил: — Упорство и запирательство суть качества, виновность отягчающие…