Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Не успел Непейцын закатать подушку в одеяло и завязать их полотенцем, как в палатку влетел Дорохов.

— Отпросился у Киселя, будто живот схватило. Рассказывай скорей! — Выслушав, Майор поднял здоровый кулак: — Ну, Вакса, дай только придумать получше…

— Брось, Ваня. Отчислят от корпуса, да еще выпорют.

— Вот напугал! Дворянства не лишат, а в любом полку через год прапорщиком буду. Ну, побегу. Помни: десять дней — не десять лет. В третьем году я двадцать просидел и не заметил, ей-богу…

При генерале Мелиссино карцер стал редким наказанием. За год Непейцын слышал только раз, что арестовали на трое суток за отлучку на ночь в город выпускного кадета. Помещался карцер на задворках, под одной крышей с казармой служительской роты. Сенцы, в которых сидел часовой, и две камеры строились когда-то для цейхгауза. Беленые стены, окошко с решеткой, выходящее на кузницу, кровать с соломенным матрацем и табурет — вот что увидел Сергей. «Десять дней — не десять лет», — вспомнил он.

Первая ночь оказалась тяжелой. Голодные клопы набросились на узника, едва стал засыпать. Одевшись на ощупь — свечи тут не полагалось, — он то ходил но камере, то дремал на табурете, завернувшись в епанчу.

Утром пришел дневальный служительской роты, принес ломоть хлеба и чашку ржаной каши. Увидев Сергея в епанче — его знобило после бессонной ночи, — спросил, здоров ли, и, услышав о клопах, сказал:

— Годи, ваше благородие, ужо управлюсь в команде…

А через час пришел не только с веником и ведром кипятку, но еще с наволочкой от подушки, полной теплых булок.

— Примай гостинцы, — сказал он. — Видать, у своих в чести ходишь. От каждого полбулки, сказывали. Сиди да ешь знай…

— Половина твоя, — решил растроганный Сергей.

Скоро кровать была обожжена лучинами, обмыта горячей водой, матрац перебит свежей соломой, а наволока его вывернута, пол и стекла в окне вымыты. После обеда Непейцын заснул так, что его разбудил только дневальный, принесший ужин.

— Как смеркнется, ты в окошко поглядывай, — сказал он, — им окликнуть нельзя, часовой прогонит…

Первым пришел Дорохов.

— У меня новость, Славянин, — заговорил он вполголоса. — Дядя приехал, чтоб в Тулу увезти. Отец захворал, видеть меня желает. Генерал отпуск обещал… Да еще, не ты ль говорил, будто Филька ваш столярное дело смыслит?

— Говорил. А тебе на что?

— Не мне, дяде поделку одну сварганить надобно. Осип к тебе сейчас будет с богатыми дарами, так накажи, чтоб, как Филька придет, меня с ним свел. Не забудешь? Ну, прощай пока. Бери, не коноплевские. — Он сунул сквозь решетку несколько яблок.

— Навряд братец придет, — решил Сергей, — темноты побоится.

И ошибся. Осип пришел с пакетом пряников, за которыми, не пожалев сбережений, посылал унтера, и сразу стал предлагать пойти к инспектору, просить заступиться за Сергея:

— Зря, что ли, Филька ему столько перенашивает?

А когда Сергей запретил обращаться к Верещагину, посоветовал:

— Ты больным притворись — в лазарет переведут. Все лучше, чем солдаты да кузня видом. И кормить станут как больного.

После его ухода Сергей, жуя в темноте пряники, раздумывал: «Хочет от души помочь, а предлагает черт знает что. И чем ему солдаты претят? Как командовать будет?»

Осужденное Осипом соседство помогало Сергею коротать время. Между боковыми стенами кузницы и карцера лежала площадка, на которой строились, уходя в караул, солдаты. По ней проводили ковать лошадей, катили колеса обозных телег, провезли генеральскую карету. А в служительской роте слышались песни, кто-то лихо играл на балалайке.

Во второй вечер под окно приходили несколько кадетов, все ругали Вакселя и совали через решетку яблоки и булки. Потом Осип с Филей тоже принесли гостинцев.

— Ты с Дороховым виделся? — спросил Сергей.

— Как же-с, заказали поделку одну. Надеюсь им угодить.

На третий вечер пришел Ваня:

— Уезжаю, Славянин, завтра чуть свет. Не поминай лихом.

— Ты же вернешься скоро. На сколько генерал отпустил?

— На два месяца. Да разве вперед заглянешь: Может, отец дольше проболеет, а то упрошу прямо в полк определить. Ротой я сейчас скомандую. Может, на войне буду твои пушки прикрывать…

А назавтра уже прямо в карцер пожаловал сам ротмистр Мертич с пятифунтовым куском ветчины в бумажном пакете.

— Ну, кандальник, рассказывай все по порядку, — приказал он и, подстелив платок, сел на табуретку.

А когда Сергей закончил, Мертич сказал:

— Ну, выходит, по делам вору и мука.

— Я не ропщу, господин ротмистр, — сказал Непейцын, несколько смущенный, однако, таким оборотом разговора.

— Да не тебе, дурочка, а Вакселю по делам.

— Вакселю? А что с ним приключилось?

— Ты впрямь ничего не знаешь?

— Нет. Вечером Дорохов приходил, так и он ничего не знал.

— И тебе ни слова? Ах, бестия! — засмеялся Мертич. — А ведь об заклад побьюсь, никто как он руку приложил…

— Да что случилось-то?

— А то, что нонешним утром Вакса чуть в своем дерьме не захлебнулся…

И ротмистр рассказал, что аккуратный немец, живший в одном из офицерских флигелей, каждое утро перед службой ходил посидеть в некую пристройку, а нынче нежданно ухнул вместе с верхней доской деревянного рундука в яму с нечистотами. На крики подоспели денщики и вытащили утопавшего.

— Сбежался и другой народ, — закончил Мертич, — в числе коего подполковник Верещагин. Он шел с утренним рапортом и доложил происшествие генералу как старший по корпусу штаб-офицер.

— А полковник Корсаков где же?

— В отпуск отъехал, отдохнуть от трудов лагерного времени.

— Что ж генерал?

— Рассудил справедливо. Офицер для кадетов посмешищем быть не должен, а сие неизбежно, раз в нужнике купался. Пусть подаст рапорт о переводе. Да приказал расследовать причину афронта.

— Что ж узналось? — Сергей начал кое-что подозревать.

— Выловили доску, отмыли, осмотрели. Но кто ж узнает, отчего вдруг ослабла? Может, время упасть пришло, а может, кто и помог. Я рядом живу, знаю, как Ваксель денщика своего утюжил. А вчерась, видишь, он у Корсакова в городе пировал, и мой человек говорит, будто уже затемно к денщику его приходил кто-то рослый, в кадетской епанче и малость молотком постукали…

— А денщику что ж будет теперь? — спросил Сергей.

— Да ничего. Вексель от нас уйдет, поступит денщик в служительскую роту. А про вчерашние стуки мой человек да и мы с тобой молчать станем.

Вечером, когда Филя пришел под окошко, Сергей сказал:

— А я, кажись, знаю, какую столярную работу ты для Дорохова делал. Не ту ли, что недруга моего осрамила?

На что Филя ответил из темноты веселым голосом:

— Право, невдомек, сударь, про что говорите. А Иван Семенович уже далече, их спросить не могу.