Владислав Глинка - Дорогой чести

В кабинете Аракчеев не спеша осмотрелся:

— Чисто живешь, мебели исправные. — Указал на диван: — Садись!

Сели рядом, Сергей Васильевич, как всегда, чуть боком.

— Вот что я тебе скажу. — Граф не мигая смотрел зеленоватыми пустыми глазами в глаза Непейцына. — Пришли-ка мне на департамент рапорт об отставке из строевых. Генералу своему можешь не говорить, потом пояснишь, будто я так велел и бумагу увез.

Сергей Васильевич заморгал глазами как оглушенный: «Не ослышался ли? После вчерашних-то похвал?..»

— Помилуй, за что же? — спросил он, не замечая, что назвал графа на «ты».

— За что? — чуть усмехнулся Аракчеев. — А вот послушай. Недавно государь изволил мне мысли свои поверять про земскую милицию, на кою не малую надежду возлагает. При сем удостоился я такое услышать: «Небольшое увечье, на войне полученное, офицеру помехой к боевой службе явиться не может. Оттого в земское войско разрешил я принимать из отставки заслуженных ветеранов, хоть безруких, но к бою ревностных». — Аракчеев поднял указательный палец. — Вот как монарх наш соизволил приказать! А от себя добавлю, что в мирном строю, в службе гарнизонной, он бы скрыпу деревяшки твоей никак не одобрил. Скирлы-скирлы, вчерась на смотру, как медведь в сказке. Подумай-ка, вдруг пожалует сюда государь, а он, ей-ей, сбирается ноне по заводам, и услышит сей скрып, увидит, как ковыляешь с рапортом. Что мне за то скажет?

— Позволь, но ты здесь при чем?

— При том, что его величеству ведома моя поездка, ты мне старый товарищ, а я про новое твое устройство не позаботился.

— В милицию меня посылаешь? Тут служить не гожусь, а в бою помереть сойдет?.. — повысил голос, вставая, Непейцын.

— Ты, Славянин, не ершись, — спокойно остановил его Аракчеев. — Не нам монаршую резолюцию переменять. Лучше раздумайся, какую должность нестроевую хотел бы, да и пиши мне. Через месяц я в Петербург беспременно вернуться обязан, хотя путь мой дальний — в Казань, в Ижевск… Может, как дядя твой, коли не запамятовал, в городничие? Я кого надо просить не затруднюсь. Пиши, что надумаешь, а я нонешнюю пилюлю, что горька показалась, позолотить постараюсь. Аркащей добро твое не забыл… Ну, проводи меня…

На крыльце, на виду собравшихся обывателей, они трижды поцеловались, и адъютант с камердинером подсадили графа в карету.

За распахнутой дверцей было видно, как подмащивают подушки, запахивают шинель. Но вот граф повернул голову в низко надвинутой фуражке:

— Помолись за меня, Сергей Васильевич. До Урала кости все перебьет на сей должности. Трогай, что ли!

Дверца захлопнулась, шестерик с места взял ходкой рысью. Снежная слякоть брызнула из-под колес на кафтаны зевакам.

Следующий месяц остался в памяти Непейцына как один из самых трудных в жизни. Он понимал, что слова Аракчеева равны приказу. Не послать рапорт нельзя — тогда уволят «без прошения» и без нового места. А так куда-то назначат, и все будут думать, что сам захотел… «Будут думать»! Значит, врать или, по крайней мере, умалчивать о том, что произошло? Да нет, врать, потому что посыплются вопросы, на которые придется отвечать. А лучше ли сказать правду и слушать, как обсуждают его отставку — кто сочувствуя, жалея, а кто угодливо расхваливая волю государя: действительно, мол, разве может такой калека служить в строю?.. Но перемена со службой — только половина беды. А другая в том, что ведь собрался просить руки Авроры Богдановны. Собрался, думая, что еще много лет прослужит в Туле командиром роты, скоро батальона, наверное, станет подполковником, а может, полковником и при отставке — генералом. А вместо того — на тебе!.. Все неясно впереди, кроме того, что в Туле никак не остаться. Не идти же ради этого в здешнее земское войско… Однако как же странны рассуждения, что увечные в военное время служить могут, а в мирное не годятся! Выходит, всерьез государь считает, что служба мирная только в шагистике, в стойке и щегольстве артикулов ружьем на плацу… Значит, ошибкой служил здесь пятнадцать лет и на множестве смотров разные инспекторы при Екатерине, при Павле и Александре находили все как должно. А этот скрип услышал и разом, «по старой дружбе», отставку решил, чем, выходит, и вторую отставку определил, жениховскую. Или, может, она уже предрешена была, когда узнал, что тридцатью тысячами откупилась от пасынка за наследство? Воспоминание это — как заноза в душе…

И все-таки первый вопрос в службе. Гоже ли остаться только помещиком великолуцким? Может, не браковать земское войско? Дадут батальон, и на войну с ним попадешь.

Сергей Васильевич расспрашивал Захаву, как идет формирование милиции. Толку, и малого даже, пока не было. Офицеры в новой форме кутили, разъезжали на рысаках или верхом по городу, а мужиков, сданных помещиками, сгоняли в назначенные пункты, где им нечего было есть, нечем обогреться, — обмундирование и продовольствие существовали больше на бумаге. Да и народ приходил слабый, пожилой. Какой барин отдаст охотой хорошего работника? Ополченцы болели, немало значилось уже «в бегах». Говорили, что от бескормицы в Пензенской губернии взбунтовалось несколько тысяч, едва усмирили настоящим войском с пушками. Среди ополченцев ходили невесть откуда пришедшие слухи, будто Бонапарт прислал нашему царю письмо, наказывал крепостных сделать вольными. Тех, кто говорил подобное, сажали в холодную, забивали в железа. Нет, от таких полков навряд можно ждать близкого похода на войну…

А там, казалось, и без них справятся. Сначала все шло как-то вяло, — видно, как говорится, раскачивались. Долго ехал к армии фельдмаршал Каменский, потом только приехал, как сказался больным и сдал команду Буксгевдену. Но тут Беннигсен, стоявший ближе к врагу, дал сражение под Пултуском и, судя по реляции, его выиграл — французы отступили. Среди отличившихся снова назван Ваня Дорохов. Он со своими изюмскими гусарами навел французов на наши батареи. И должны быть еще победы, раз что со всей страны стягиваются войска, идут они и через Тулу.

Но все-таки куда же ему-то проситься? Можно, не откладывая, волонтером вступить в действующую армию. Но, по совести сказать, супротив монаршего мнения, он сам-то полагает, что к походным условиям не очень пригоден. Выходит, все-таки надо просить нестроевого места или ехать в Ступино, как когда-то Моргун, «отпущенный на свое пропитание»… А как же с Авророй? Ведь нужно поговорить с ней до отправки рапорта.

Подходило рождество.

С отъездом Аракчеева минуло две недели. Пора что-то решать. Просить другого места в Туле? Но по военной части здесь ничего нет. На заводе надобны знания, которых не приобрел, и не очень приятно оказаться в подручных Никеева, Сурнина или еще кого, столько лет ведавши своей ротой, подчиненной только генералу… Хоть бы Аврора скорей приехала! Может, в разговоре разъяснится с этими тридцатью тысячами. Например, заняла у кого-то через отца. И если так да не получила пенсии, то прямо предложит разделить, что имеет сейчас и в будущем…