Владислав Глинка - Дорогой чести

— Были там недавно? — спросил Сергей Васильевич.

— Мне с места трогаться не надобно, — усмехнулся дяденька, — тут живучи, все знаю. Ездят купцы великолуцкие в Невель, в Витебск, Полоцк, и редкий ко мне не завернет, как раньше в Луках, являлись, чтоб новости рассказать. Помнят мое добро. Так Квасов-то, за городничего оставшись, дерет с правого и виноватого. Жадность, видно, обуяла… Хотя сейчас Чернобуров ему, конечно, уже предупреждение послал, сколь нежданно быстро к ним едешь, чтоб был готов принять и особенно не зарывался…

Вечерело, когда оба ступинские барина вышли на крыльцо с трубками, а в комнатах Аксинья подняла форточки. Закат догорал бледно-желтой полосой, на снег ложились лиловые тени.

— А скажите, крестный, отчего из городничих ушли? Мне, полагаю, то узнать было б полезно, — спросил Сергей Васильевич.

Дяденька затянулся раза два и помолчал, будто прислушиваясь к глубокой тишине, лежавшей над снежными полями.

— На вопрос твой, Сергун, нонче не отвечу, — сказал он наконец. — Может, после когда… Однако знай: ничего бесчестного не сотворил и, погорячась при уходе, не раз потом жалел… И еще: ежели бы ты со мной советоваться смог, то подтвердил бы городничество брать, ибо еще раз скажу: при доброй воле на оном можно немало справедливости поддержать… Ежели не возразишь, то с тобой на первые недели туда поехать не прочь, чтоб в дела ввесть. Последнего городничего в живых нету, а предпоследний есмь я — вот и сдам тебе должность. Согласен? Или пред обывателями застыдишься, что подполковника и кавалера дядя наставляет? Говори прямо…

— Прямехонько говорю, что о том вас прошу покорно, — сказал Сергей Васильевич.

Выехали затемно и часов в девять были у заставы, где все так же встречал приезжих навсегда поднятый облупленный шлагбаум.

— Дурацкое заведение! — ворчал Семен Степанович. — Шлагбаумы приказано Павлом Петровичем на въездах возобновить и посты у них содержать воинским командам, в городе квартирующим. А в Луках гарнизону с тысяча семьсот восемьдесят восьмого года не бывало. Писал я по начальству, просил разрешения снять древеса сии, чтоб, обрушась, не зашибли кого. Так нет! Приказано ремонтировать на обоих въездах… Ступай к собору! — велел он Кузьме. — Надобно политику блюсти, — добавил уже вполголоса, — всем показать, что начал ты с поклонения местным святыням. Оттоль пешком в городническое правление, которое ноне в особом дому, мной строением начатом, где купно с дворянской опекой и земским судом помещена. И уж только потом на квартеру будущую, хотя, чаю, после Догадчикова в тех стенах навряд жить возможно без полного ремонту.

В соборе пробыли до конца обедни. Дяденька твердо вывел Сергея Васильевича вперед молящихся, и выходивший на амвон протоиерей не раз пристально глянул в их сторону.

Из собора пошли мимо лавок на площади. Дяденька отвечал на поклоны провожавших их глазами купцов и покупателей. Потом указал Сергею на вывеску:

— Видно, живописец приезжал — недавно малевано.

Над лавочной дверью был изображен турок в зеленой чалме, раскинувший красные шаровары по узорному ковру и куривший трубку, из которой поднимались волны голубого дыма.

— А эта, никак, еще хлеще!

Теперь Семен Степанович смотрел на дом напротив торговых рядов. На длинной вывеске были изображены в ряд блюда с желтыми рыбами и красными окороками, за которыми выстроились разноцветные бутылки, и под ними сверкала золотая подпись: «Трактир Русской пiр». Ниже, над самой дверью, — еще ряд букв. Когда перешли улицу, Сергей Васильевич прочел вслух:

— «Для приезжающих и приходящих с обеденным и ужинным расположением».

— Такого у нас еще не бывало! — рассмеялся дяденька. — Не пришлось бы и нам нонче, во оное расположение пришедши, сюда отправиться. Я ведь не велел Аксинье без нарочного ехать с горшками да кастрюлями. Посмотрим квартеру, тогда и решим. Ладно?..

Сергей Васильевич не поспел ответить, как Семен Степанович заговорил снова:

— А сие новшество мне вовсе не по вкусу! Думаю, и тебе не больно понравится. Ох, Квасов! Его, чую, куншты!

Сергей Васильевич окинул взглядом подметавших дорогу женщин.

Подняв глаза, новый городничий увидел четырех женщин, которые делали нечто несообразное: возили метлами по укатанному санями снегу посредине улицы. Тут же стоял караульщик — старый полицейский солдат с алебардой на красном древке. Увидев подходивших офицеров, он стал во фрунт, взяв алебарду к ноге.

— Здорово, Коркин! — сказал дяденька.

— Здравия желаю, ваше высокородие!

— Что ж такое они натворили?

— Так что за ночное блуждение, господин городничий забрали под арест, а ноне велели для науки улицу месть…

Под этот разговор Сергей Васильевич окинул взглядом подметавших дорогу женщин. Две были пестро и неряшливо одеты, на усталых лицах виднелись размазанные румяна. Держались они смело, небрежно помахивали метлами и над чем-то нарочито громко смеялись. Полную им противоположность являли женщина средних лет и совсем молодая девушка, одетые как зажиточные мещанки. Их лица были заплаканы, обе упорно смотрели в землю.

Услышав вопрос Семена Степановича, старшая подняла на него глаза и после ответа будочника вдруг заговорила очень быстро:

— Господин Непейцын! Ваше высокородие! Явите милость, заступитесь. Что же такое? С девками гулящими, вовсе безвинно, по одной злобе… Может, помните — Птицына я, шорника цехового вдова.

— Молчи! Вот я тебя в холодную! — грозно шагнул к ней будочник.

— Сам помолчи! — прикрикнул дяденька. — Расскажи, голубушка, в чем дело, за что тебя так господин Квасов наказывает?

— Не меня одну, с дочкой вот… Что не захотела за него, за бессовестного, замуж идти, вот и отомщает…

— Нельзя, ваше высокоблагородие, мне ведь от господина городничего за то… — опять двинулся вперед будочник.

— Смирно, Коркин — гаркнул дяденька. — Вот городничий новый, из Петербурга назначенный. Кончил Квасов царствовать.

Около них уже остановилось несколько прохожих. От торговых рядов бежали сидельцы и мальчишки.

— Не лучше ли в помещение войти? — спросил Сергей Васильевич.

— Веди всех в правление, — приказал Семен Степанович.

Оказалось, что они стояли совсем близко от городнической канцелярии. В первой комнате с облупленными стенами сидел писарь в затасканном мундире; что-то дожевывая, он вскочил при виде офицеров. Дяденька сел на освобожденный им табурет и указал на второй, рядом, Сергею Васильевичу.

— Расскажи, голубушка, что с тобой случилось. И когда же муж твой богу душу отдал? Я что-то не слышал…