Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны

В марте рабов, выполнявших самую тяжелую и грязную работу в порту, снова перевели на берег, а улицу Темзы заполнили, как и прежде, потоки людей и телег. Склады и корабли ломились от товаров на вывоз.

Роб без конца расспрашивал тех, кому приходилось много путешествовать, и пришел к решению, что свое странствие ему лучше всего начать в Кале.

— Как раз туда направляется наш корабль, — сказал ему Вулф и повел Роба к сходням — показать «Королеву Эмму». Она была далеко не столь величественна, как обещало название, — большое старое деревянное корыто с одной высокой мачтой. Загружали ее слитками олова, добытого в Корнуолле. Вулф повел Роба к хозяину судна, неулыбчивому валлийцу. На вопрос, возьмет ли он пассажира, тот кивнул и назвал цену, показавшуюся Робу справедливой.

— У меня еще лошадь и повозка, — сказал Роб.

Капитан нахмурился.

— Тебе очень дорого обойдется их перевоз морем. Некоторые путешественники продают повозки и животных по эту сторону канала, а на той стороне покупают себе новых.

Роб обдумал это как следует, но в конце концов решил заплатить за перевоз, хоть это и стоило недешево. Он планировал в пути работать цирюльником-хирургом. Лошадь и красная повозка были ему нужны, а никакой уверенности, что он найдет нечто похожее, у него не было.

В апреле установилась более мягкая погода и стали отчаливать от пристаней первые корабли. «Королева Эмма» подняла якорь с илистого дна Темзы в одиннадцатый день месяца, и Бинни проводила ее, заливаясь горючими слезами. Ветер был прохладный, но не сильный. Роб смотрел, как Вулф и остальные семеро матросов с напряжением тянут канаты, поднимая громадный квадратный парус. Потом парус с резким хлопком развернулся, наполнился ветром, и они с отливом пошли к морю. Большая лодка, груженная металлом и низко сидевшая в воде, вышла из устья Темзы, миновала узкий пролив между Большой землей и островом Танет, проползла вдоль побережья Кента и упрямо пошла под полным парусом через Канал.

Зеленый берег темнел, отдаляясь, Англия подернулась голубоватой дымкой, потом превратилась в фиолетовое пятно, потом море поглотило и это пятно. У Роба не было возможности вынашивать благородные замыслы — его мучила морская болезнь. Вулф, проходя мимо по палубе, остановился и презрительно сплюнул за борт:

— Боже правый! Мы так низко сидим в воде, что не ощущается ни боковой, ни носовой качки, погода тишайшая, а море совершенно спокойное. Так что с тобой творится?

Роб не в силах был ответить ему: он перегнулся через борт, чтобы не испачкать палубу. Отчасти причиной его болезни был страх. Он никогда прежде не выходил в море, и теперь в его голове роились услышанные за много лет рассказы об утопленниках, начиная с мужа и сыновей Эдиты Липтон и заканчивая несчастным Полом Россом, который оставил вдовой Бинни.

Мелькавшая перед глазами маслянистая вода казалась бездонной и непроницаемой для взгляда; там вполне могли жить какие угодно чудовища, и Роб стал уже сожалеть о своем безрассудстве, толкнувшем его на путешествие в этой чуждой стихии. Мало того, ветер усилился, и по морю валами покатились волны. Вскоре он уже совершенно искренне ждал смерти и даже готов был приветствовать ее как избавление. Вулф позвал его и предложил обед, состоявший из лепешки и куска жареной соленой свинины. Бинни, должно быть, призналась, что побывала на его ложе, решил Роб, и теперь будущий муж стремится таким манером ему отомстить. А сил ответить на вызов у него не было.

Семь бесконечных часов длилось это плавание, когда на горизонте появилась новая дымка, вскоре превратившаяся в берег Кале.

Вулф быстро пожелал Робу доброго пути — он был занят парусом. Роб свел по сходням лошадь с повозкой и оказался снова на твердой земле, которая качалась под ним, словно море. Он рассудил, однако, что вряд ли во Франции земля ходит ходуном, иначе ему непременно кто-нибудь рассказал бы о таком чуде. И правда — после нескольких минут ходьбы земля стала вести себя спокойнее. Да, но куда же направиться? Он и понятия не имел, в какую сторону идти и что делать в ближайшее время. Ударом для него оказался язык: окружающие трещали что-то такое, чего разобрать было решительно невозможно. Наконец Роб остановился, взобрался на повозку и хлопнул в ладоши.

— Нанимаю того, кто говорит на моем языке, — крикнул он.

Вперед вышел узколицый человек с тонкими ногами и торчащими ребрами — от него не приходилось ждать помощи, если надо что-то поднять или перенести. Но этот человек заметил, какое бледное у Роба лицо, и в глазах его загорелся огонек.

— Не поговорить ли нам за стаканчиком успокоительного? Яблочное вино творит чудеса, если надо поставить на место желудок, — проговорил он, и родной английский язык прозвучал для Роба ангельским пением.

Они завернули в первый же трактир и сели за грубый стол из соснового дерева, стоявший у двери снаружи.

— Шарбонно, — представился француз, перекрикивая царивший на причалах шум. — Луи Шарбонно.

— Роб Джереми Коль.

Когда принесли яблочное вино, они выпили за здоровье друг друга и оказалось, что Шарбонно не лгал: вино согрело желудок и вернуло Роба к жизни.

— Кажется, я и поесть могу, — удивленно сказал он.

Шарбонно, довольный, сделал заказ, и вскоре девушка-подавальщица принесла лепешку с аппетитной корочкой, блюдо мелких зеленых маслин и козий сыр, который даже Цирюльник похвалил бы.

— Сам видишь, почему мне необходима помощь, — с грустью промолвил Роб. — Я ведь даже еды не могу попросить.

— Всю жизнь я был моряком, — улыбнулся Шарбонно. — Совсем еще мальчишкой попал в Лондон на своем первом корабле. Хорошо помню, как страстно мне хотелось услышать родную речь. — И добавил, что половину всего времени на берегу он провел по ту сторону Канала, где люди говорят по-английски.

— А я цирюльник-хирург, путешествую в Персию, хочу купить там редкие лекарства и целебные травы, которые отправлю оттуда в Англию. — Он решил так объяснять людям свое путешествие, дабы избежать ненужных дискуссий — ведь подлинная причина, по которой он стремился попасть в Исфаган, рассматривалась церковью как преступление.

— Неблизкий путь, — удивленно поднял брови Шарбонно. Роб кивнул.

— Мне нужен проводник, который мог бы также переводить, тогда я смогу давать представления, продавать свои снадобья и лечить больных по пути. За платой не постою.

Шарбонно взял с блюда маслину и положил на нагретый солнцем стол.

— Франция, — сказал он и взял еще маслину. — Пять германских княжеств, которыми правят саксы. — Он брал и брал маслины, пока семь их не легли в ряд. — Богемия, — указал он на третью маслину, — там живут славяне и чехи. За нею лежит земля мадьяр — христианская страна, но там полным-полно конных варваров. Потом идут Балканы, край высоких суровых гор и высоких суровых людей. За ними Фракия, про нее я почти ничего не знаю, кроме того, что это самый предел Европы и там находится Константинополь. И в конце пути — Персия, куда ты хочешь попасть.