Алоис Ирасек - Псоглавцы

К цепи войск прибавлялись все новые звенья, кольцо все туже стягивалось вокруг лежащего в долине Поциновице.

Пршибек вздрогнул. Несколько всадников мчалось прямо к ним.

Всадники остановились перед завалом, и один из них обратился с речью к стоящим здесь ходам. Шерловский и Пршибек передали ожидавшей на площади толпе все, что он сказал, умолчав лишь об одном, — о том, что льготские крестьяне уже сдались на милость начальства.

Вот чего требовали от ходов: деревня должна немедленно покориться и убрать все заграждения; мужчины должны сдать оружие; все ходы, не принадлежащие к числу местных жителей, и прежде всего Матей Пршибек из Уезда, должны быть выданы военным властям; в качестве заложников к военным властям должны тотчас же явиться староста с двадцатью другими крестьянами и принести повинную.

— Чтобы нас посадили в тюрьму! — крикнул один из поциновицких.

— И повесили как бунтовщиков! — добавил другой.

— Я не пойду! — громко объявил староста Шерловский.

— И я не пойду! И я! — наперебой кричали поциновицкие. К гулу мужских голосов примешались пронзительные голоса женщин, призывавших своих мужей не идти и не сдаваться!

— А ведь нас окружили! Мы в мешке!

— Пробьемся!

— За мной! — скомандовал Пршибек.

Вся площадь огласилась грозными криками и пришла в движение. Женщины то горестно причитали, то страстно убеждали мужчин не сдаваться. Но в этих убеждениях не было никакой нужды. Весть об участи, постигшей ходов, сдавшихся под Уездом, жестокие требования офицера и грозящая расправа зажгли яростью поциновицких ходов, наполнили всех решимостью отчаянья. Лучше погибнуть, чем отдаться в руки мучителей.

Матей Пршибек видел, что войск много, и понимал, что нельзя ни отбросить их, ни устоять перед их натиском. Оставалось только одно: попробовать пробиться. И он повел ходов к тому краю деревни, откуда было ближе к лесу и где войска было меньше. Некоторые предлагали выждать до наступления темноты. Но этот план был отвергнут, так как офицер дал очень короткий срок для ответа, а по истечении срока войска, очевидно, двинутся на приступ. Медлить было нельзя.

— Кто может, садитесь на коней, — сказал Пршибек. — Ударим на них оттуда.

Он указал на два расположенных рядом амбара. Пршибек видел, что войска стягивались к выходам из деревни и стерегли проходы между домами, а нападения из-за амбаров они, по-видимому, не ожидали. Здесь можно будет застать их врасплох.

Подойдя к этим деревянным с соломенными крышами «бастионам», ходы стали прощаться. Прощание было очень коротким. Матей Пршибек оглянулся на дочь. Бледная и дрожащая, она шла за ним по пятам, рядом с нею шагал ее дед, которого никакими силами нельзя было удержать в избе.

— Прощай, отец! Прощай, Манка! Авось еще увидимся. А если нет… смотри, дочка, хорошенько за дедом… да пошлет вам бог…

Слегка побледнев, он подал руку дочери и старику отцу.

Старик поднял руку и, благословляя, перекрестил сына. Пршибек оглянулся еще раз и смешался с отрядом. Только белое знамя виднелось над головами идущих, пока знаменосец не склонил его, входя в двери амбара.

Манка, не отрываясь, глядела вслед уходящим. Глаза ее были полны слез. В это мгновение кто-то тронул ее за плечо. Это был Шерловский, ходивший за лошадью. Манка заплакала навзрыд. Он обнял ее и крепко поцеловал в губы, затем взял под уздцы своего беляка и тоже повел его в амбар.

Здесь в переднем углу уже стояло несколько ходов с лошадьми, а за ними толпились пешие. В соседнем амбаре приготовления тоже были закончены. Все ждали лишь, когда по знаку распахнутся вторые ворота, ведущие в поле навстречу войскам.

Солнце уже взошло. Яркие лучи, проникая в щели между бревнами, прорезали царивший в амбаре сумрак мерцающими полосками золотистого света, скользили по гладким, лоснящимся крупам лошадей, по грубым деревенским седлам, играли на белых жупанах ходов, дрожали на лицах. Большинство ходов были бледны — кто от волнения, кто от страха, который невольно охватывает людей перед боем. Глаза у всех пылали лихорадочным огнем, сердца учащенно бились, каждый, уже решившись, сжимал в руках ружье или кованый острый чекан.

У ворот стоял Пршибек и, пригнувшись, наблюдал в щель за войсками. Вдруг он выпрямился, давая знак конным садиться в седла, затем пожал руку молодому Шерловскому, что-то тихонько сказал ему и пошел по рядам, еще раз повторяя каждому, что надо делать и куда пробиваться. Стоявшие в этом амбаре должны были выступить под командой Шерловского. Сам Пршибек перешел в соседний амбар, чтобы стать во главе ходов, находящихся там.

Сидя в седле и дрожа от волнения, Шерловский сжимал в руке заряженный пистолет и, весь превратившись в слух, ожидал сигнала, который должен был подать из соседнего амбара отец его Манки. На мгновение в амбаре наступила полная тишина. Только лошади пофыркивали и били копытами в пол. Издали донеслись звуки трубы и барабанная дробь.

Вдруг из скопившейся за стенами толпы кто-то крикнул, что солдаты уже подходят с другой стороны.

Не успел прозвучать этот возглас, как раздался пронзительный свист. В тот же миг ворота обоих амбаров разом распахнулись, словно от мощного порыва ветра. Поток ослепительных лучей ворвался внутрь, в полосе света мелькнули всадники с Шерловским во главе. За ними тучей ринулись остальные ходы. Рядом с этой белой тучей неслась другая, во главе которой был Матей Пршибек с белым развевающимся знаменем в левой руке и с тяжелым дубовым чеканом в правой.

Загремели ходские ружья и пищали, им ответили солдатские ружья. Через минуту обе стороны столкнулись в ожесточенной рукопашной схватке. Безвыходность положения удваивала силы ходов. Они дрались, как львы, чеканы и ружейные приклады беспощадно обрушивались на врагов. В самой гуще боя яростно раздавал удары направо и налево молодой Шерловский.

Вдоль заборов, у стен домов и в открытых настежь воротах амбаров жались старики и женщины, с тревогой наблюдая за ходом боя.

Старый Пршибек, опираясь на плечо внучки, стоял у стены амбара и не обращал никакого внимания на свистевшие вокруг пули. Манка, как и все, лихорадочно следила за каждым движением сражавшихся. Она видела, как стороны столкнулись: ходы как будто застигли противника врасплох и потеснили его. Но вскоре все сплелось в один клубок. В вихре пыли и дыма мелькали белые жупаны ходов и темные кафтаны солдат, сверкали на солнце сабли и топорики чеканов. Ничего нельзя было разобрать. Дикие крики людей смешивались с треском ружейной пальбы и трубными звуками. Манка тщетно пыталась уследить за отцом и Шерловским.

— Видишь ли знамя, Манка? — спрашивал дед.

— Вижу… вон белеет… ах! Упало! Нет, вот опять!.. Ой, матерь божия, нет его… Не вижу больше!.. Милые, дорогие, может, вы видите? — спрашивала она соседок дрожащим голосом.