Алоис Ирасек - Скалаки

Сюда-то, в это тенистое, укромное местечко, где слышался шелест деревьев, щебетание птиц и журчание речки, и пришла Лидушка. Она остановилась на мягкой, цветущей лужайке перед избушкой, как лань в сумеречном лесном уединении. Девушка глубоко вздохнула, прохладный ветерок, слегка колебавший ветки деревьев, овевал ее гладкий, белый лоб. Усевшись на каменную ступеньку, она положила цимбалы в траву и, подперев подбородок ладонями, задумчиво оглядывала лужайку.

Здесь она почувствовала себя вдали от целого света. Сквозь листву то тут, то там проникали солнечные лучи, отражаясь в реке; в просветах между деревьями виднелось голубое небо и плывущее по нему белое облачко — и больше ничего; даль закрывала зеленая завеса. Лидушка взяла цимбалы и двумя палочками ударила по струнам. Струны задрожали, и их трепетный, постепенно замирающий звук походил на жужжание улетающей мухи. Лидушка снова ударила по струне, звук ее слился с другими звуками, и в тихом, тенистом уголке послышалась нежная грустная мелодия.

Неожиданно девушка поднялась. Ей показалось, что вода зашумела сильней, словно наткнулась на какую-то преграду, ветви кустарника задвигались, как будто кто-то вышел из реки на берег, но тут порывы ветра усилились и Лидушка успокоилась. Отложив цимбалы, она толкнула притворенные двери и вошла в избушку.

Бывая в свободное время в ольшанике, она всегда заходила в простую бедную избушку. Ее манила эта маленькая почти пустая хижина. Перед окном в углу стоял старый стол, вдоль стены протянулась скамейка без спинки; к полуразрушенному очагу был придвинут необычный голубой сундук, разрисованный причудливыми цветами и птицами.

Яркие солнечные лучи, проникавшие в мрачную комнату, дрожали на ее темных стенах.

Вдруг тихо зазвучала нежная музыка. Лидушка вздрогнула, хотела было выбежать, чтобы посмотреть, кто так хорошо играет, но, как зачарованная, остановилась и слушала. Под звуки цимбал приятный мужской голос негромко пел:

На стенах избушки, словно в деревенской церкви, перед окнами которой на кладбище высятся липы, тени перемежались со светом. Затаив дыхание, слушала девушка неизвестную ей песню.

Музыка и пение смолкли. Лидушка еще мгновение помедлила и затем легким шагом вышла, нетерпеливо ища глазами незнакомого певца.

На каменной ступеньке у дверей сидел юноша лет восемнадцати, на коленях у него лежали цимбалы. Склонившись, он внимательно рассматривал инструмент. Лидушка остановилась на пороге и, опираясь рукой о косяк, скорей с удивлением, чем со страхом, смотрела на незнакомца. У него было худощавое смуглое лицо, из-под шапки, отороченной черным барашком, на виски и лоб падали кудрявые темные волосы, коротко остриженные на затылке. Его бедная, простая одежда состояла из грубошерстной заплатанной куртки неопределенного цвета, коротких штанов из неотбеленного полотна и такой же рубахи, расстегнутой у ворота; он был бос.

Глубоко вздохнув, юноша отложил цимбалы в траву и оглянулся. Взгляд его встретился со взглядом молодой стройной девушки, наблюдавшей за ним, но он ничуть не смутился. Зато Лидушка не выдержала огненного взгляда блестящих темно-карих, почти черных глаз. Покраснев, она уже хотела было скользнуть обратно в хижину, но ее остановил и привел в себя вопрос незнакомца.

— Ты живешь здесь? — спросил он низким, но не грубым голосом, звучавшим, как струна.

Лидушка до сих пор не слышала такого голоса: ни «дядюшка», ни Ванек, ни один мужчина в селе не говорили так. Да, это он только что пел ту чудесную песню.

— Нет, я живу наверху, в усадьбе. — Последние слова она невольно произнесла отрывисто и гордо.

Незнакомец усмехнулся, обнажив белые, как снег, ровные зубы.

— Знаю, «На скале», — сказал он.

— Да, «На скале», а ты откуда знаешь?

— Цимбалы оттуда.

— Как ты узнал? Незнакомец мрачно ответил:

— Я видел их, они висели там на стене.

— А что же я тебя там не видела? Но ты так хорошо играешь и поешь! Сыграй и спой еще что-нибудь.

Юноша пристально посмотрел на нее. И снова Лидушка отвела глаза. Но когда она опять взглянула на него, он уже положил цимбалы на колени и, как-то странно усмехаясь, ударил по струнам.

Как мелькали палочки по струнам! Цимбалы рокотали, ликовали, резвились; задорная, веселая мелодия разносилась вокруг, как бы желая вовлечь всю природу в веселый хоровод. Мелодия искрилась, звуки переливались, темп все убыстрялся, пока буйный рейдовак1 не оборвался на высокой ноте.

Прижав пальцами струны, музыкант посмотрел на Лидушку; вновь на его губах мелькнула и исчезла улыбка.

По лицу красивой девушки было видно, что веселая, бравурная музыка не произвела на нее впечатления; в ее ушах все еще звучала проникновенная, благоговейная песня. Серьезно и даже сурово смотрела она на странного музыканта.

— Понравилось тебе? — спросил он.

— Почему ты сыграл танец? Ведь вначале… — Она не договорила, догадавшись, что он нарочно, чтобы подразнить ее, выбрал буйную мелодию танца. Она не хотела повторять своей просьбы и поэтому замолчала. Незнакомец смотрел на нее, но в его взгляде уже не было прежнего недружелюбия; медленно отвернувшись, он взялся за палочки.

Струны вздрогнули, издали низкий звук, и полилась музыка. Казалось, это были не те цимбалы, не тот музыкант; в ясном воздухе чудесного уголка зазвучал негромкий приятный мужской голос:

Окончив песню, незнакомец провел рукою по лбу и встал. Лицо его было серьезно, даже печально.

— Ты заметила, что на цимбалах в правом уголке наверху стоит буква «С»?

— Да, конечно, это означает «Скалаки», цимбалы принадлежали им.

— Гм, Скалаки, Скалаки! — как бы припоминая, повторял юноша. — Мне приходилось слышать это имя; кажется, один из них чуть не убил камердинера из замка. Да, да, и поэтому они должны были бежать отсюда, знаю, знаю.

— Убить? Пожалуй, нет, он только хотел проучить камердинера, ведь тот издевался над ними.

— Говорят, они были непокорные.

— А если бы тебя кто-нибудь стал мучить, разве бы ты не защищался? Они, бедняги, многое пережили, что-то теперь с ними?

Юноша пристально смотрел темными глазами в раскрасневшееся лицо Лидушки.

— Гм, пережили… Кто сейчас не переживает? И батрак, и бедняк, и даже зажиточный, — всем достается. Разве мало крестьян бежало, бросив свои хозяйства? Разве ты не слышишь нареканий и жалоб? И разве народ не должен отбывать барщину, обрабатывать вначале господские поля, а свою землю — только когда пойдут дожди и задуют ветры. А всему этому виной чиновники господа — вот и следовало бы Скалаку прикончить того пана из замка, тогда все бы они…