Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

— Ближе, — отрывисто сказал барон Иву.

Сенешал и маршал, оба одновременно дернулись вперед и, перебивая друг друга, крикнули дозорщику:

— Подведи его ближе!

Дозорщик копьем подтолкнул Ива к ступенькам подъезда.

— Узнаю, тот самый, — так же отрывисто сказал барон, чуть повернув голову к маршалу, и, прищурив глаза, обратился к Иву: — Звать?.. Звать как?, — Ив, — поспешил сказать маршал.

— Пусть сам говорит, а ты помолчи! — повысил голос барон и опять к Иву: — Звать?

— Ив.

— Откуда?

— Из Крюзье–на–Эре.

— Близ Шартра?

— Да.

— Что это у тебя за книга?

— Моя.

— Какая книга, спрашиваю! — крикнул барон, топнув ногой. Потом протянул руку: — Дай сюда!

Ив крепко зажал книгу и сделал вид, что не слышит.

— Дай сейчас же книгу!

— А вы отдадите ее мне?

— Ты смеешь не повиноваться мне, вонючий звереныш? Взять у него книгу!

Оба экюйе бросились исполнять приказание. Ив прижал книгу к груди скрещенными руками.

— Не троньте, — сказал он взволнованно. — Пусть мессир маршал скажет, что я не лгу: книга моя, и он знает, что в ней написано.

— Что это за книга? — спросил барон маршала.

Красные веки рыцаря Рамбера часто замигали.

— Клянусь именем бога распятого, я эту книгу вижу в первый раз! — прогнусавил он.

Ив обомлел от изумления.

— А, так ты еще и врешь?! — крикнул ему барон. Взять у него книгу!

— Я говорю правду, а мессир маршал…

— Молчи!!! — взвизгнул рыцарь Рамбер.

Экюйе выхватили у Ива книгу и передали барону. Тот грубым движением раскрыл, словно разломил ее, и несколько раз перекинул страницы с одной стороны на другую.

Ив умоляюще протянул к нему руки, воскликнув:

— Что вы делаете?.. Это святая книга!

— Святая? — спросил барон, насупив брови. — О чем тут?

— Это книга изречений святого Августина и святого Бенедикта.

Барон поднял брови и осторожно закрыл книгу.

— Ты умеешь читать?

— Да.

— А писать?

— Немного.

— Отдайте ему книгу, — сказал барон, через плечо передавая ее экюйе.

Рыцарь Рамбер наклонился к барону и стал шептать ему на ухо. Тот недовольно мотнул головой.

— Его грамотность мне пригодится, — сказал он тихо маршалу. — Отпустить его! — И, встав, ушел, сопровождаемый своими приближенными.

— Ступай, парень, — сказал дозорщик Иву и, подойдя к нему поближе, добавил шепотом; — Клянусь телом святого Дионисия, ты счастливо отделался. Уж и впрямь не святая ли она у тебя? — И с выражением особой благоговейной робости он дотронулся указательным пальцем до книги.

Расчет рыцаря Рамбера оправдался: ослепленный неуемной ненавистью к дю Крюзье, барон поверил не совсем убедительным наветам своего маршала, утверждавшего, что школяр, подданный дю Крюзье, подослан им с целью выведать ближайшие намерения барона о его походах, путешествиях или просто выездах, чтобы успеть вовремя устроить засаду и взять в плен барона или сделать что‑нибудь еще того хуже. Маршал нашептал, что Ив умышленно указал в лесу неправильное направление бега оленя, что, может быть, тоже входило в планы дю Крюзье, у которого, несомненно, есть связь с лесными разбойниками. Пусть мессир барон хорошенько вдумается в то обстоятельство, что идти школяру по лесу, полному всяких опасностей, вместо большой дороги по меньшей мере странно. О своем приказании вести Ива в замок маршал предусмотрительно умолчал, преподнеся появление в нем школяра под покровом ночи тоже как уловку человека, подосланного врагом барона. Оба эти обстоятельства были подкреплены показаниями жонглера Госелена, запуганного и соответственным образом обработанного маршалом. Кроме его основных отрицательных качеств — легкомыслия и себялюбия, — Госелен обладал еще двумя: слабоволием и трусоватостью. И он пошел на подлость, сказав себе: «Что мне, в конце концов, за дело до этого школяра? Сошлись мы с ним случайно и скоро разойдемся, чтобы никогда больше не встретиться». И, приведенный маршалом к барону, он подтвердил «подозрения» рыцаря Рамбера. Таким образом, маршал оправдал доверие своего сюзерена, который имел теперь все основания вызвать своего врага на поединок, а его подлого виллана запереть в своем подземелье как заложника.

Подавленный всем происшедшим, встревоженный словами дозорщика, Ив угрюмо доплелся до своего бревна и сидел, опустив голову на облокоченные о колени руки. Его охватило мучительное чувство полной покинутости, острой обиды. Хотелось плакать при мысли о далеких отце и учителе, о родном доме. Хотелось скорей, сейчас же поделиться с кем‑нибудь, кто понял бы его, объяснил и посоветовал, что делать. Для чего‑то ведь понадобилось барону говорить с ним, расспрашивать? Что значат все эти расспросы? И что будет дальше? Дозорщик сказал: «Отделался». Отделался ли? Мысли Ива путались. Погруженный в них, он не видел, как подошел звонарь, и вздрогнул, когда тот дотронулся до его плеча.

— Что с тобой? — спросил Фромон.

Взглянув в глаза старика, полные доброй заботы, Ив мгновенно понял, что перед ним именно тот самый человек, которому все надо рассказать и просить совета.

Выслушав взволнованный рассказ Ива, Фромон, промолчав, сказал:

— Да, суд совершили над тобой милостивый, непривычный и, по всему видно, не окончательный, потому что у нас так не делается, и чем ты лучше других, я не могу понять. А что Клещ наврал про твою книгу, тоже говорит за то, что это ему нужно, а вот зачем, это вопрос. И я тебе, мой парень, вот что скажу: иди‑ка ты сейчас к дочке маршала и все, что ты мне рассказал, расскажи ей. Только смотри предупреди ее, чтобы она своему папеньке ничего об этом не говорила, избави ее от этого святая Мария!

— А зачем ей об этом знать? — удивился Ив.

— Затем, что так надо. Послушайся меня, я тебе плохого не посоветую. Ступай‑ка поскорей.

— Не могу я идти к ней не в урочное время.

— Ладно, — сказал Фромон. — Пойду‑ка я сам. Я лицо «духовное», мне можно во всякое время. Жди меня тут, я живо вернусь.

Слова звонаря приободрили Ива, внушив ему надежду на благополучный исход всего происшедшего с ним. Он отнес свою книгу в дом, спрятал в мешок, вернулся и, снова сев, стал ждать Фромона. Тот действительно очень скоро пришел и сказал, что все передал дочке маршала. Ив напрасно расспрашивал о подробностях разговора. Фромон сказал ему только, что завтра, когда дочь маршала позовет Ива к себе, то, если пожелает, сама скажет ему все, что надо Увидев подходившего псаря, Фромон сощурил в улыбке глаза и похлопал Ива по плечу:

— Идет твой «сенешал» приглашать тебя к столу. Не унывай, парень, все будет хорошо…

Рыцарь Ожье сидел у себя в спальне. Рядом с ним на шелковой подушке спала Клошэт, вздрагивая во сне. За окном потухал день, и в комнате было темновато. Перед рыцарем на столе стоял ларец из душистого заморского дерева, украшенный искусной резьбой прославленного в старину монаха — мастера монастырской школы в Пуатье. В благочестивом рвении, во спасение души своей, он изобразил на четырех боках ларца символы евангелистов [17] Евангелисты — последователи Христа, написавшие Евангелия — книги его жизни. : крылатого льва, крылатого быка, орла и ангела с головами, окруженными нимбами [18] Нимб — светлый круг, рисуемый над головами святых. . На крышке изображен был последний суд. Ангел в длинном одеянии держит весы, в их чашах лежат души умерших в виде голых человечков. Черт с рогами и хвостом железными вилами подгоняет к весам толпу таких же человечков. На костре кипит котел, и дракон когтистой лапой держит корчащегося в муках грешника. Ангел, черт и дракон большие, а голые человечки совсем малюсенькие. По углам ларца — колонки с капителями из переплетающихся фантастических полуживотных, полурастений. Ларец этот вместе с мечом отца рыцаря Ожье, погибшего в крестовом походе при взятии Иерусалима, привезен был из Палестины и, как родовая реликвия, бережно хранился в замке Понфор. В ларце были листы древнего пергамента, железная чернильница с чернилами из сажи и растительного масла, круглая палочка воска и в трубочке из слоновой кости калам — тростниковое перо. Хранилась там и печать семьи де ла Тур — железный перстень с шестиугольным золотистым камнем, на нем было вырезано изображение леопарда с поднятой лапой.