Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

— Наконец‑то я тебя нашел! — еще издали воскликнул жонглер, протягивая руки Иву.

Лицемерие этих надуманных слов не ускользнуло от Ива.

— Ну, мой дорогой, на этот раз я для тебя расстарался!!

Он похлопал Ива по плечу и недоверчиво посмотрел на звонаря.

— Сядем‑ка вот сюда, — сказал Госелен, похлопывая по краю бревна, и, видимо не желая говорить при незнакомом человеке, усадил Ива и, сев совсем близко к нему и спиной к звонарю, заговорил быстро и почти шепотом: — Я никак не мог понять, куда они тебя девали. Спрашивал, спрашивал у того, у другого — никак! Просто беда! Я даже, поверь мне, испугался за тебя. Клянусь святым отцом! Узнал совершенно случайно только сегодня утром. Но не в этом дело, а вот в чем. Ты отлично знаешь, как я всегда для тебя стараюсь, и если мы с тобой доберемся до Парижа, то я…

— Ты в этом сомневаешься? — с тревогой воскликнул Ив.

— Что ты! Что ты! Нисколько! Так вот, не буду зря терять время! Дело в том, что, как только я узнал, где ты, я тотчас начал придумывать, как тебе помочь, и придумал! — Госелен с самодовольной улыбкой хлопнул Ива по колену: — Слушай…

И Госелен наговорил Иву с три короба всякой чепухи о том, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы пробраться в дом к маршалу, на какие уловки и хитрости пуститься, чтобы завладеть доверием рыцаря Рамбера и его дочери, и всё это во имя своих дружеских чувств к Иву. А теперь он «сломя голову» побежал к нему, чтобы тотчас же отвести к дочери маршала.

— Доставай свою книгу, и пойдем скорей! — закончил он свою болтовню, вскочил с бревна и начал теребить Ива за рукав.

— Постой, — сказал Ив. — А не можешь ли ты сделать так, чтобы нас отпустили с тобой поскорее, сегодня или завтра?

— Что ты! — воскликнул Госелен. — А празднество? Ведь ты помнишь, маршал пригласил меня на празднество. Я не могу отказаться от такой чести! Что ты!

— Ну хорошо, это тебя, а меня на празднество не звали, зачем же им меня держать, ты подумай!

— Ты прав, и я постараюсь, я сделаю всё, что только в моих силах, чтобы маршал разрешил тебе уйти из замка. Поверь моему слову! Ты же видишь, я сделал всё. что я пока мог сделать Пойдем скорей! Нас ждет дочь маршала! Бери книгу, и идем!

Теперь Урсуле пришлось дремать не только под звуки стихов жонглера, но и под звуки монотонного чтения школяра. Ив читал латинский текст своей книги медленно, однообразно, еще медленнее переводил, добросовестно стараясь поточнее передать смысл слов. Он выбрал места, выделенные в свое время его учителем. Это были цитаты из «Града господня» и других известнейших творений святого Августина и святого Бенедикта Нурсийского, который, по словам учителя, требовал чтения духовных сочинений как дела, угодного богу. Об этом Ив сказал Эрменегильде, немало дивившейся его образованности. «Как это, — думалось ей, — простой виллан может так много знать?» Но не одна образованность Ива понравилась ей. Пришлись по душе и его приятный голос, и большие добрые глаза, черные брови и пушок на верхней губе. Сравнение Ива с Госеленом окаг валось не в пользу жонглера. Урсуле тот тоже не нравился. «Вертлявый болтунишка», — говорила она, а про Ива сказала: «Парень степенный». Одним словом, с первого же дня появления Ива арфа уступила место книге. Иногда Эрменегильда брала ее в руки, с особой почтительностью ощупывала переплет и бережно перелистывала страницы, с восхищением всматриваясь в замысловатые завитушки заставок и заглавных букв, подзывала к себе Урсулу и показывала ей красиво, четким, круглым почерком исписанные черными чернилами страницы. Кормилица, удивляясь, покачивала головой и разводила руками. Задолго до полудня Эрменегильда говорила жонглеру: «Поди позови школяра». А Госелену только это и нужно было: куда охотнее он развлекал повара маршала, чем его дочь. Во–первых, можно было отбросить всякие церемонии, во–вторых, петь Полупристойные песенки про клириков и монашек, куда более веселые, чем слащавые песни трубадуров, и, в–третьих, получать в дополнение к обычной похлебке порядочный кусок жареного гуся с такой подливкой, от которой не отказался бы и сам король.

Ив, со своей стороны, поглядывал на маршальскую дочь и удивлялся, как это могло случиться, чтобы у такого уродливого отца была такая коротенькая дочка, и какая у нее белая, тонкая рука, и какие, должно быть, шелковистые эти струящиеся волнами волосы.

В первый же день их встречи пришел рыцарь Рамбер, послушал чтение, перевод и одобрил избранные цитаты. Потом самым ласковым образом начал расспрашивать Ива, откуда он родом и кто его отец, видал ли он своего сеньора и бывал ли у него в замке. О сеньоре Ив сказал, что видел его издали скачущим за охотничьими собаками, а в замке у него никогда не был.

Когда рыцарь ушел, Эрменегильда продолжала расспрашивать Ива о его жизни в деревне и о том, что он предполагает делать в Париже.

Ив рассказывал ей обо всем этом и о своем теперешнем печальном положении невольного пленника. Он даже осмелился обвинить отца Эрменегильды в несправедливом отказе в просьбе тогда, на лесной опушке, отпустить его в Париж, такой заманчиво близкий.

— Я не понимаю, — сказала Эрменегильда, — почему отец не отпустил тебя. Ты, наверно, не так понял его. Мой отец слишком добр и справедлив, чтобы отказать в такой пустячной просьбе. Я непременно скажу ему. Отец просто думает, что тебе здесь очень хорошо, ведь он о тебе ничего не знает. Я непременно скажу ему.

Слова о доброте и справедливости так не вязались с тем, что говорил о Клеще псарь Жак, с рассказом о нем звонаря Фромона и, наконец, с его собственным впечатлением от рыцаря Рамбера, что Ив понял — Эрменегильда не знает правды о своем отце. Говорить ей об этом он не имеет права, и надеяться ему на ее помощь нечего: убежденная, что отец ее «добр и справедлив», она будет верить всему, что тот ей скажет, и все будет так, как захочет Клещ. И пусть Госелен тоже не уверяет, что сумеет выпросить для Ива разрешение уйти из замка.

Ни на второй, ни на третий день ничего не изменилось в положении Ива. Он не смел спрашивать у Эрменегильды, говорила ли она с отцом. «Наверно, не говорила или говорила, но ничего не добилась, поэтому и молчит», — так Ив думал. А она, как и в прошлые разы, вызывала школяра до полудня, внимательно слушала отрывки из «Трактата о благодати», особенно ей понравившегося. Потом Урсула стала утверждать, что чтение, хотя и божественное и освещенное святыми отцами церкви, утомительно для ее молодой госпожи. «Это нам, старикам, впору слушать, а ей и развлечение надо», — и тут же предложила Эрменегильде научить Ива игре на досках, чем ему и пришлось заняться.

Игра оказалась несложной. На деревянной доске, разделенной пополам перегородочкой, с каждой стороны нарисовано по двенадцати треугольных клеток, красных и белых. У каждого из двух игроков — шашки, у одного белые, у другого черные, и пара игральных костей. По очереди каждый выбрасывает эти кости из стаканчика, и, сколько они покажут очков, на столько клеток надо подвинуть свою шашку. Кто займет все двенадцать клеток, получает фишку. Фишки вкладываются в дырочки, сделанные по двум краям доски. Кто первый заполнит все дырочки, тот выигрывает партию, и игра начинается сначала [16] Игра эта существовала и в древнем мире — в Греции и Риме. В Европу она попала из Персии и была очень распространена в средние века. Во Франции она носила название «Jeu des tables» — «Игра на досках». В дальнейшем она приобрела название «триктрак» и существует и в наше время. .