Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

— Госпожа, госпожа! Только пусти! — выбивалась та из объятий своей воспитанницы.

В эту минуту в дверях появился рыцарь Рамбер:

— Что с вами, дочь моя?

Эрменегильда отошла от кормилицы и стала, потупив глаза. Урсула поднялась со скамьй и поклонилась рыцарю. Госелен, изобразив на своем лице нечто вроде умильной покорности, изогнулся в поклоне.

— Что с вами? — повторил рыцарь, подошел к дочери и провел рукой по ее голове.

Поняв, что отец не сердится, Эрменегильда рассказала о школяре и о его книге и стала просить разрешения вызвать к себе Ива.

— А, это тот самый виллан! Помню. Он довольно дерзко говорил со мной.

— Мой добрый сир, — поспешил перебить Госелен, — он сделал это по своей неопытности, исключительно по неопытности. Смею уверить вашу милость в полной преданности моего друга к знатным особам. Посмею напомнить вашей милости, что это он тогда, в лесу, указал барону де Понфору направление бега оленя.

— Которого барон так и не нашел.

Госелен пожал плечами, развел руками:

— Это не умаляет, сир, искреннего усердия моего друга.

— Хорошо, я подумаю, — сказал рыцарь и сел на скамью.

По тому, как отец глубоко вздохнул, садясь, как нахмурил брови и склонил голову, Эрменегильда угадала его плохое настроение, более того — сильное беспокойство. Она приметила, что, когда отец чем‑то взволнован, его некрасивое лицо носит отпечаток особенной грусти, делающей его жалким и трогательным. Она подсела к нему и обняла рукой. Рыцарь Рамбер скривил губы в жалобную улыбку:

— Ты очень хочешь, чтобы пришел этот школяр?

— Очень!

— Хорошо, я прикажу.

Лицо Эрменегильды залилось румянцем. Она поцеловала руку отца, потом подняла глаза и, ласково глядя ему в Лицо, спросила:

— Что так заботит вас? Почему вы такой грустный? Не случилось ли чего‑нибудь дурного?

— О нет!

— Я вижу, что вас беспокоит что‑то.

— Да нет же, нет!

Рыцарь Рамбер встал, подошел к окну, потом снова подошел к дочери и кивнул в сторону Госелена:

— Вот он и приведет тебе своего друга.

— Если вы такой добрый ко мне, — сказала Эрменегильда, — то будьте им до конца, объяснив причину вашего беспокойства. Я очень прошу вас об этом.

Она подошла к отцу и положила руки ему на плечи.

— Уверяю тебя, что ничего ужасного не случилось. Но, если ты так настаиваешь, изволь. Все эти дни барон не в духе; и сегодня он в раздражении наговорил мне всякой всячины, вот и все. Я никак не могу привыкнуть к этим вспышкам, но, в общем, это сущие пустяки!

— А что так рассердило барона?

— Тоже пустяки: эта вечная ненависть к дю Крюзье. Когда барон вспоминает про это, всегда приходит в скверное настроение.

Госелен подошел к ним.

— Что тебе? — спросил рыцарь.

— Осмелюсь спросить: вы изволили, кажется, сказать «Крюзье»?

— Дю Крюзье. Да, а что?

— Не возле ли Шартра находится домен этого сеньора?

— Да, недалеко. А ты знаешь эти места?

— Нет, но их хорошо знает мой друг школяр.

— Школяр?

— Да, он рассказывал мне про деревню, где он родился, и называл ее Крюзье, говорил, что она недалеко от Шартра.

Рыцарь Рамбер снова сел на скамью:

— Так ты говоришь, что школяр оттуда?

— Да.

— Он виллан. Значит, подданный дю Крюзье?

— Вероятно.

Чуть заметная искра блеснула в тусклых глазах старика. Он закусил ус и задумался. Потом встал и, приглаживая свои топорщившиеся редкие волосы, молча стал ходить взад и вперед по комнате.

— Так, так… — пробормотал он, словно вспомнив о начатом разговоре. — Значит, это он и указал барону на оленя?

— Да, — подтвердил Госелен.

Пройдя еще несколько шагов по комнате, рыцарь Рамбер остановился около дочери:

— А ты очень хочешь позвать этого школяра?

— Очень!

В эту минуту раздался звон церковного колокола.

— Полдень, — сказал рыцарь и, поцеловав дочь в лоб, вышел.

— Беги за школяром! — нетерпеливо сказала Эрменегильда Госелену.

— Бегу, госпожа! — воскликнул жонглер, исчезая за дверью.

В отличие от верхнего двора, где чаще всего было пусто и тихо, где высшие чины замка двигались величаво, а низшие быстро, но бесшумно, на носках, включая и экюйе, носивших кушанья из кухни в главную башню к столу барона, в нижнем дворе шуму и беспорядочной беготни было достаточно, и высокая стена между этими двумя дворами как бы подтверждала наличие в замке двух совершенно различных миров — мира знати и мира простых людей.

Что же шумело и кто ходил или бегал на нижнем дворе? Лязгали железными засовами створы главных ворот, выпуская со двора или впуская в него хозяйственные возы, полевых рабочих или всадников, грохотала решетка, задвигаемая в воротах, гремели цепи подъемного моста при опускании его на рассвете и подъеме после заката солнца, что совпадало с утренним и вечерним звоном церковного колокола. Скрипели колеса, и ржали лошади, говорили, кричали, бранились люди у колодца, у пекарни, у псарни, птичника, кузницы, у плотницкой, у поварни и скотного сарая, у жилых домишек ремесленников и рабочих и других козяйственных построек, расположенных вдоль стен обширного двора. Скулили и лаяли гончие собаки, кудахтали куры, гоготали гуси, стучали молотки плотников и звенела наковальня под молотом кузнеца…

Ив еще у себя в деревне слышал довольно и от отца своего, и от священника–учителя о жизни знати в замках и о подневольном там труде вилланов. Но в замке своего сеньора он никогда не был и, только попав в замок Понфор, многое увидел своими глазами.

До света люди, населявшие двор, расходились на работы, и не было у них времени обратить внимание на бродячего школяра. Только псарь, молчаливый, бородатый, гот самый, который ночью отвел Ива в покривившуюся деревянную лачугу у псарни, раза два в день подходил к нему, чтобы буркнуть что‑нибудь вроде: «Иди есть похлебку», или: «Чего всё сидишь? Пройдись посмотри». Но у Ива было слишком тяжело на душе, чтобы заводить знакомства.

И он сидел на длинном бревне, заменявшем скамью у дома, где он жил вместе с псарями. Весь первый день он просидел так, слушая усердный крик петуха и глядя, как рано утром четверо мужчин и две женщины подметали каменный двор, поднимая тучу пыли. Потом со всех сторон люди с ведрами сошлись у колодца, круглого, выложенного из камня с высокой дугой железного фигурного прута, с деревянным блоком и веревкой на нем. На конце веревки — деревянное ведро.

Колодец был глубоким: ведро спускалось долго. Поднимали его за веревку двое и, подняв, выливали воду в желоб, высеченный в краю колодца, откуда вода стекала в подставленное ведро через водосток в виде головы льва о разинутой пастью. Возле колодца была каменная колода. К ней конюхи приводили лошадей на водопой. У главных ворот собирались косари с косами на плечах.