Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга вторая)

— Да, да! — оживился хозяин. — Только… едва ли тому или другому придет на ум. Счастье наше, что нет в здешних краях человека, который сумел бы до этого додуматься.

— Ты это про кого?

— Вы, наверное, помните. Человек особенный, проницательный… Другого такого я не встречал в наших местах. Это — красный командир Нобат Гельды.

— А-а, — Молла-Алтыкул прикусил губу, опустил глаза. — Слава всевышнему, этого богоотступника нынче нет на Лебабе. Спокойствие мы сумеем водворить без большевиков. Сохранить наши обычаи, веру предков. Силу и власть в руках людей достойных, уважаемых. Искусных в ратном деле, подобно тебе, Клыч-Мерген… Кстати, скажи-ка, слышал ты что-нибудь о тех, кто из Халача ушел за рубеж? Ишан-пальван был у нас искусный борец. Ты знал его? Продолжает он заниматься своим ремеслом?

— Знал я Ишана. Человек заносчивый. А заносчивость опасна, Молла-Алтыкул. Тому немало примеров, — откинувшись на подушки, промолвил хозяин. Его потянуло на неторопливую беседу с гостем.

— Пожалуй, дорогой Клыч-Мерген, послушаем, если вспомнишь, — в тон ему отозвался гость, в свою очередь располагаясь поудобнее на ковре. — Не грех почерпнуть из кладезя мудрости, которому не иссякнуть вовек.

— Да вот вам тот же Ишан-пальван. Совсем недавно побывал он в Мазари-Шерифе, трех афганских пальванов уложил на обе лопатки. Тогда приехал, говорят, из Кабула пальван самого эмира. Непобедимый борец, слава его достигла седьмого круга небес! А Ишан тоже сделался известен в чужих краях. Значит, объявили гореш [7] Гореш — борьба. , люди съехались. Толкуют: дескать, тут чужак не возьмет верх, у себя дома даже собака все равно что лев… И что же вы думаете? Наш пальван с первого разу одолел афганского богатыря! Но зрители заспорили: пусть, мол, еще раз сойдутся. И эмирский пальван подал прошение хакиму города. Тот решает: пусть сойдутся во второй раз. Ишан-пальван — наотрез. Довольно, говорит, свалил я вашего прославленного борца. Шлют тогда донесение самому эмиру в Кабул, объясняют, как дело было. Приходит эмирское повеленье: пусть сойдутся. Делать нечего… Опять люди съезжаются, сели в круг, пальваны выходят.

Ишан разъярился, да и гордость кружит голову. Забыл он, видно, стыд и честь, не стал тягаться с противником, как требуют законы борьбы. Воровским приемом подбил ему ногу, повалил навзничь, коленом ему в грудь уперся. Голову поднял, оглядел зрителей. Ну что, дескать, люди, снова моя взяла? Нет, закричали ему со всех сторон. Бесчестный прием употребил, недозволенный! Тут и хаким вмешался… Аксакалы порешили не считать Ишан-пальвана победителем. Тогда и наши от него отшатнулись, прогнали от себя прочь. Пропал человек, вконец пропал! Живет подаянием, поденщиной и, говорят, умом тронулся. Вот она, заносчивость, к чему приводит!

— Заносчивым этот человек сделался давно, — припомнил в свою очередь Молла-Алтыкул. — Еще при эмире, в Халаче, на одном тое Ишан на спор живого верблюда взвалил себе на спину и с ним прошел десяток шагов. Да еще и похвалялся: дескать, садись, кто пожелает, верхом на этого верблюда — унесу, мне все нипочем!

— Сила — половина авторитета, — заметил хозяин, и гость поспешил с ним согласиться:

— Верно говоришь, Клыч-Мерген. Но не более. А может, еще и меньше… Яр-пальван из Бешира, слышал про такого борца былых времен, прославленного во всем Лебабе и Кизылкумах? Нет? Ну, слушай. Как-то не позвали его на той, но он сам пришел. Не в своей обычной одежде, папаху на глаза надвинул, так что люди его и не признали. Выступает борец, троих или четверых уложил. Снова вызывает на круг. Вышел Яр, вроде никому не известный. Схватились. Яр-пальван чувствует: противник силен. Можно б и одолеть, если силы не пожалеешь. Но решил он проверить, сколь велика его слава. И дал себя уложить на обе лопатки. Ну, конечно, победителю и хвала, и приз… А Яр-пальван отошел в сторонку, оделся, как обычно, лицо открыл. Только явился перед людьми, со всех сторон крики: «Хов, Яр-пальван! Тебя только и ждем!» Уговорили выйти на круг, схватиться с борцом, которого здесь никто одолеть не может. Это, кричат ему, не чета тем, которых ты валил с первого присеста, это прославленный Яр-пальван… Что и говорить, одолел он противника даже без особого труда. А потом и молвит всем: это, дескать, слава моя победу мне добыла. Только что, говорит, меня этот же самый борец одолел, оттого что не ведал моей славы.

— Сила дает славу, слава — силу, — подытожил Клыч-Мерген. — Случается так, но случается и совсем по-другому. А вот Торе-пальван из Бешира. Мог поднять такой груз, какой только верблюду под силу. И что же? В голодный год, когда белого царя скинули, умер с голоду наш Торе-пальван! Куска хлеба не нашлось ему, чтобы продержаться до урожая…

— Ох-хо! — горестно покивал головой Молла-Алтыкул. — Как говорится, не конь вывезет — счастье вывезет. Вот, послушай, пришла мне на память притча о прославленном Бехраме, шахе Ирана в древние времена…

— Хорошо бы послушать! — Клыч-Мерген даже причмокнул языком от предвкушаемого удовольствия.

— Ведомо, — начал с важностью в голосе Молла-Алтыкул, — что шах Бахрам-Гур много дней своей жизни посвятил охоте на диких зверей. Но как-то раз одна из служанок возьми да и скажи про него невзначай: удачлив, мол, шах на охоте не оттого, что ловок да смел, а лишь потому, что привык… Разгневался шах Бехрам, повелел: казнить дерзкую! Исполнить повеление должен был, по обычаю, сердар — предводитель шахского войска. Повел он приговоренную на главный майдан столицы. А красавица ему: не убивай, дескать, меня, а лучше возьми себе в жены. И не страшись, говорит, шахского гнева: я докажу ему, что правду сказала, и он меня простит. Расплакалась, горемычная. Сердар не выносил женских слез, махнул рукой: ладно, мол… А шаху доложил, что повеление исполнено. И девушку-служанку сделал своею супругой. Много ли, мало времени прожили, просит она его: «Прикажи построить дворец, да чтобы на крышу вела лестница покруче, и у нее ступенек поменьше числом». Хорошо. Сердар приказал воздвигнуть дворец, и удался он — загляденье, никто не видывал подобного… Молодая супруга сердара велела привести ей теленка, только что родившегося, и давай его водить по лестнице вверх-вниз, вверх-вниз, трижды на день. Четыре года миновало, теленок сделался могучим быком. Как-то сердар по обыкновению охотился вместе с Бехрам-шахом, на обратном пути пригласил его к себе. Повел сердар своего повелителя показывать дворец, тот удивляется, нахвалиться не может… Только, говорит, наверх лестница ведет больно крутая, у меня с непривычки аж дух захватило, пока взобрались, да и спускаться нелегко… «О, мой шах, — возражает ему сердар. — Дозволь сказать, не каждому лестница эта кажется крутой. Вот, есть у меня невольница… Мы с тобой налегке едва взобрались, а она — видишь бык на привязи? С этим быком взберется наверх, спустится — и хоть бы что». — «Покажи», — велит шах. Вышла молодая супруга сердара, быка отвязала — и давай с ним вместе по лестнице снизу вверх, сверху вниз… Изумился прославленный справедливостью и мудростью шах Бехрам-Гур. Объясни, говорит женщине, как тебе это удается. «О мой повелитель, — с учтивостью произносит она. — Если простишь мне давнюю провинность, открою, в чем секрет». — «Все прощу, — воскликнул шах, охваченный любопытством, — в чем бы ты ни была повинна!» — «Люди говорят: не отвагой, дескать, да усердием, а только привычкой… Вот и я смолоду бычка приучала ходить по лестнице, так и выучила». «Только привычкой», — вспомнилось шаху. Значит, подумал он, напрасно я осудил на смерть невольницу четыре года назад. Обернулся к сердару, спросил, помнит ли тот. «О справедливый шах! — взмолился сердар. — Та девушка, что ты на смерть обрек, — вот она, перед тобой…»