Роуз Тремейн - Музыка и тишина

— Верю, Ваше Величество. Но только потому, что знаю, какие причуды иногда приходят в голову. Моя жена собиралась вернуть простыни, проспав между ними одну ночь, но судьи ей не поверили. А им следовало бы поверить, и тогда она не оказалась бы в тюрьме и не бросила свою кошку.

Теперь Королю пришел черед улыбнуться.

— Как ее имя? — спрашивает он.

— Фредрика Мандерс. Всю жизнь она спала на соломе и не жаловалась, да и сейчас по-прежнему спит на соломе в своей башне в Копенгагене, вот, правда, не могу сказать, жалуется или нет, как не знаю, жива ли она.

Король кладет в руки Мандерса кошелек и объявляет, что его жену, если она действительно еще жива, простят и отошлют обратно, к ее репе. Прежде чем Мандерс успевает пробормотать слова благодарности, Кристиан и его сопровождающие выходят на яркий свет мартовского утра, и улыбающийся крестьянин видит, как они берут колесо, метлу, разбитый горшок, каменный пестик и обрывок веревки, кладут все это в карету и уезжают.

Той ночью в трактире, где в комнатах стоит конский запах, который Король находит весьма приятным, когда все, кроме него самого, Питера Клэра и трактирщика, уже отправились спать, Кристиан, сидя перед камином, вертит в своих широких руках каменный пестик. Он пил пять часов подряд.

— Довольно большой пестик, — говорит он. — Но недостаточно округлый, толочь им не слишком удобно. Он мог бы сойти вместо дубины. Мандерс, чего доброго, убил им свою жену, а историю с простынями просто выдумал.

Тлеющие в камине поленья падают и снова вспыхивают. Тикают часы. Трактирщик вытирает со столов пятна пива, затем принимается сметать с пола опилки. Ему хочется свистеть, но он знает, что, пока Король не удалится на покой, надо соблюдать тишину.

— А знаете, — говорит Король Кристиан, — я много раз представлял себе, как убиваю Кирстен. Я так и видел, как беру в руки ее голову и разбиваю о каменную…

Питер Клэр молчит.

— Своего Графа она встретила в Вердене, — продолжает Король, — когда мы еще воевали. Я хотел, чтобы во время сражений она была при мне, вот она и оказалась в Вердене той ночью, когда я упал в канаву с колючками и не мог выбраться, так как сломал ногу, а канава была такой глубокой, что меня не было видно, отчего и вытащили только к ночи.

Граф Отто Людвиг воевал на моей стороне. Наша армия полагалась на немецких наемников, мы должны были платить золотом и серебром. Он был одним из них — из тех, кто сражался за золото, а не за достоинство и веру Дании.

В тот вечер в Вердене я не мог танцевать из-за боли в ноге. И поэтому моя жена танцевала с Графом. Увидев, как она танцует с этим человеком, я понял, что все чувства, какие Кирстен питала ко мне, она перенесла на него — за ту единственную ночь — и что я вдруг стал нищим там, где час назад был богат. Тогда-то я впервые и подумал, что могу ее убить, возможно, мне и следовало это сделать, тем самым избавив себя от четырех лет страданий.

Король уже полулежит на деревянной скамье. Питер Клэр сидит рядом на табурете. Король икает, затем пристально на него смотрит и говорит:

— Неужели любовь всегда должна кончаться в канаве? Как вы думаете, Питер Клэр?

Перед Питером Клэром встает образ Эмилии.

— Я думаю, — рассеянно говорит он, — что любовь склонна к переменам.

Король по-прежнему, не мигая, смотрит на Питера Клэра, и лютнист ожидает, что сейчас он спросит о его собственных чувствах (возможно, о чувствах к Ирландской Графине, которая очаровала всех при дворе), но Король жадно глотает вино и говорит:

— Эти простыни. Интересно, Мандерс и его жена лежали на них лицом друг к другу или довольствовались тем, каково оно — спать на них?

Питер Клэр собирается ответить, но Король его прерывает:

— Ответ, конечно, непознаваем.

Король закрывает глаза, словно не хочет думать о великом множестве непознаваемого в этом мире. Затем он снова открывает глаза и говорит:

— Кирстен попросила прислать ей черных мальчиков. Я знаю, зачем ей нужны ее рабы. Я вижу ее насквозь. Она хочет посмотреть, каково оно спать между ними!

Оглушительный смех Короля отвлекает трактирщика от его грез. Сотрясаясь от дикого веселья, огромное тело Его Величества медленно скатывается со скамьи на пол, расплескавшееся вино заливает камзол. Король набирает полный рот слюны и плюет в огонь.

Питер Клэр с трактирщиком помогают Королю Кристиану лечь в постель, и он сразу засыпает.

Английский лютнист идет в свою комнату, где жесткая кровать так коротка, что он не может вытянуть ноги. С поджатыми к животу коленями он лежит в темноте и думает, что Эмилии Тилсен эта кровать пришлась бы как раз по росту.

Пока Король продолжает двигаться на запад, Эллен Марсвин и Вибеке Крузе наконец выезжают из Боллера и отправляются в долгий путь к Фредриксборгу.

В тряской карете, глядя на побледневшую Вибеке, Эллен размышляет над судьбой своего плана: ждет ли его успех, или, наоборот, несмотря на время и значительные суммы, потраченные ею на Фрекен Крузе — на платья, на уроки чистописания, на зубы слоновой кости, — их общие мечты так и останутся мечтами?

Но Эллен Марсвин женщина отважная. Мысль, что план может потерпеть неудачу и ей снова придется жить на те скромные средства, которыми она располагает, ее не пугает, а интригует. Какой стороной ни повернется к ней жизнь, она сумеет извлечь из сложившейся ситуации все возможные преимущества. В глубине души она жаждет оказаться в пустыне, как Иисус Христос, где вокруг были бы только камни да чахлый кустарник, и благодаря собственной находчивости найти способы выжить — предпочтительно такие способы, о которых кроме нее никто бы и не подумал. Она даже из древесной коры сумела бы сделать варенье. Ее дочь, слуги, друзья считали бы ее мертвой, но она бы не умерла. Она выбралась бы из пустыни и вернулась к жизни, будто вовсе ничего и не случилось.

Унижения и провала страшится Вибеке, а не Эллен. И этот страх вкупе со страданиями, которые доставляет Вибеке желудок, превращают каждую минуту путешествия в пытку. Она смотрит на пушистые белые облака. Ей очень хочется расстегнуть все пряжки и распустить все шнуры на одежде, вынуть зубы, лечь на облако и не просыпаться до тех пор, пока не расстелется перед ней ее чудесное будущее. Она злится на Эллен Марсвин за то, что та втянула ее в интригу, обреченную на неудачу. Она не помнит, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой несчастной.

— Терпение, дорогая, — говорит Эллен, когда в Хорсенсе они садятся на корабль. — Ничего не дается без доли страдания.

Но на море качка, и Вибеке смотрит, как черными волнами вытекает содержимое ее желудка, чувствует, что кожа ее становится подобной коже покойника. Ей чудится, будто она умирает в этом холодном морском мире, в этом соленом преддверии ада, который отделяет одну часть Дании от другой, и у нее такое чувство, будто она всегда и была здесь — в некоем срединном пространстве между отъездом и прибытием. Она служила Кирстен в ожидании лучшего места, которого ей так и не предложили. Она подчинялась режиму Эллен, поскольку верила, что план Эллен стоит того, и вот теперь она не знает, принесет ли он исполнение ее надежд или оставит ее ни с чем. И какой-то частицей своего существа, не занятой малиновыми пирогами и ванильными пирожными, она надеялась встретить любовь. Но на сей предмет Эллен всегда была очень сурова. «Вибеке, — строго говорила она, — любовь в мой план не входит».