Роуз Тремейн - Музыка и тишина

Двигаясь медленно, как старик, он берет лампу и идет к комнатам Кирстен. В небольшой прихожей перед ее спальней он задерживается, видя, что дверь в комнату Кирстен загораживает кровать и на ней спит Эмилия. Он внимательно разглядывает кровать и спящую девушку. Почему кровать придвинули к двери?

Он стоит тихо с лампой в руке, но Эмилия просыпается и, видя над собой его гигантскую фигуру, тихонько вскрикивает. Затем он слышит, что Кирстен зовет ее из своей комнаты; Эмилия встает на кровати и заслоняет собой дверь, мешая ему войти.

— Сир… — запинаясь, лепечет она.

Он по-прежнему молчит. Кажется, он еще не совсем проснулся, часть его существа по-прежнему объята сном, она витает рядом с Брором и не способна — из-за того, что он видел, как Брор умер, — произнести ни слова.

Кирстен снова зовет, и Эмилия, ноги которой все еще путаются в простыне, делает ему неловкий книксен, затем приоткрывает дверь и проскальзывает в комнату своей госпожи. Она закрывает дверь. До Кристиана долетает громкий голос жены, и он сразу понимает, почему кровать стоит там, где стоит. Эмилии приказано не пускать его к Кирстен.

Он ставит лампу, наклоняется и сильным движением руки отодвигает кровать Эмилии. Затем дверь в комнату Кирстен снова отворяется, и стоящая перед ним в ночной рубашке Эмилия начинает нервно бормотать о «слабости» и «меланхолическом состоянии» своей госпожи. Король говорит ей, что не желает слышать больше ни слова, подходит к ней и отводит ее в сторону. С побелевшим от страха лицом Эмилия говорит:

— Сир, вы не должны входить. Мне приказано сказать, что никому не…

Он внимательно смотрит на нее. Она красива неяркой красотой, которая напоминает ему Анну Катерину, и он не хочет делать ей больно.

Но он понимает, что именно это мгновение этой ночи, когда видение смерти Брора кровоточащей раной терзает его сердце, есть самое последнее мгновение, в которое он способен простить Кирстен.

Частица этой решимости и напряженности чувства передается Эмилии. Она вглядывается в это страдальческое лицо, в эти глаза, видавшие войны, сражения с пиратами, тонущие суда, смерть детей и любимых друзей.

— Сир, — молит она, — прошу вас…

— Нет, — говорит Кристиан.

Он проходит мимо Эмилии в спальню Кирстен, закрывает за собой дверь и поворачивает в замке ключ.

У Кирстен такой испуганный вид, словно он пришел ее убить.

Она вскрикивает и натягивает на себя простыни, закрывая беременный живот. Ее вьющиеся волосы перепутаны, лицо бело, рот широко раскрыт.

Кристиан пытается успокоить ее. Называет своей «Возлюбленной Мышкой», но она будто не слышит. Он подносит ее руку к губам и целует, но она вырывает руку. Затем ее крики переходят в мольбу.

— Не бейте меня, — молит она. — Пожалуйста…

Ее лоб покрыт капельками пота. Она говорит, что будет кричать, пока не прибежит дворцовая стража, пока не проснется весь Росенборг; но он все еще старается ее успокоить, отирает влагу с ее лица, гладит по волосам.

— Я твой муж, — говорит он. — И сегодня ты должна меня утешить.

— Нет, — кричит она. — Я разбужу кондитеров. Я разбужу конюхов. Я разбужу всю Данию!

— Тише, — говорит он. — Возьми себя в руки, Кирстен. Я пришел любить тебя, и ничего больше.

Теперь ее страх переходит в нечто другое, в ярость столь бурную, что ее карие глаза вылезают из орбит, как ядовитые пузыри.

— Вы знаете, что между нами нет любви, — кричит она. — Почему вы настаиваете? Почему не оставите меня в покое?

— Потому что не могу, — говорит Кристиан. — Потому что у меня должна быть жена, настоящая жена, и если ты не пустишь меня в свою постель…

— Вы мне угрожаете? Как смеете вы навязывать мне себя, когда я нездорова! Это вы должны взять себя в руки, себя и свои желания. Разве за пятнадцать лет я не достаточно от них настрадалась?

В ярости она всегда казалась ему особенно прекрасной, и даже сейчас, когда она осыпает его оскорблениями и жестоко ранит, он жаждет ее взять, развести ей бедра и доказать, что его сила всегда и неизменно будет превосходить ее силу и что всегда и неизменно его мужские потребности найдут удовлетворение в ее теле.

Он пытается сдернуть с нее простыни. Другой рукой он шарит под ними, нащупывает ее ногу и проводит пальцами снизу вверх. В схватке с ней он чувствует, что образ Брора тускнеет, что наконец-то к нему приходит утешение, которого он так искал.

Он шепотом повторяет ее имя:

— Кирстен… Кирстен…

И тогда она кусает его. Ее круглый кулак ударяет его по голове над самым ухом. Он в недоумении смотрит на нее. В момент удара с ее лицом происходит перемена, какой он и представить себе не мог. Ее рот широко раскрыт, щеки слишком пухлы, от дыхания разит чесноком, лоб слишком высок, слишком бел, слишком много в нем пороков.

Король Кристиан отшатывается от нее. Его рука отрывается от ее ноги, никогда больше не станет он отыскивать путь к тому интимному месту, которое столько лет его мучило. Кирстен уродлива, вероломна, ее тело раздувается от Немецкого ребенка, и он больше не может ее выносить.

Грубо ставит он ее на ноги. Она громко зовет Эмилию, чьи маленькие кулаки ударяют по двери спальни.

— Кирстен, — говорит он, — собирай вещи. Ты уезжаешь. Уезжаешь из Копенгагена, и, клянусь душами моих детей, я никогда не разрешу тебе вернуться!

И она неожиданно умолкает. Остается стоять с глупо раскрытым влажным ртом. Он знает, что считанные секунды она обдумывает, не обратиться ли к нему с мольбами, не стать ли такой, какой она в мгновение ока может стать — нежной, обольстительной, способной с легкостью провести его вокруг пальца и заставить поверить своим словам, — но она решает иначе. Она отворачивается с высоко поднятой головой. Она понимает, что время притворств и игры миновало. Между ними все в прошлом. Ночь царит в их мертвой любви, и ей остается только собрать то немногое, что у нее есть ценного, и уехать.

Король Кристиан будит слуг и спускается с ними на конюшенный двор. Он уже готов поднять кучеров и конюхов с тем, чтобы приказать им готовить две кареты: одну для Кирстен, другую для ее женщин, как вдруг видит большую крытую повозку, которая стоит в углу двора, повозку, какими пользуются торговцы и фермеры для перевозки товаров и полевых рабочих.

— Что это за повозка? — спрашивает он, и ему отвечают, что она принадлежит торговцу рыбой, некоему Герру Скаллингу, который ночью частенько наведывается к горничным. Кристиан мысленно рисует себе этого человека, голого, в компании горничной, который в поисках развлечений является в Росенборг подобно тому, как Граф Отто Людвиг Сальмский нагло заваливался в постель Кирстен, и чувствует, что гнев и отвращение вскипают в нем с новой силой.