Раффи - Хент

— Когда принесут списки?

— Пожалуй, завтра, а может, и послезавтра, наверное не скажу.

Эти «завтра» или «послезавтра» показались бесконечно долгими Вардану. Ночь он провел в невыносимых муках.

Мерные и тихие звуки монастырских колоколов возвестили утро. Более счастливые из монахов покоились еще на мягких постелях; другие спешили в божий храм.

Отец Ованес проснулся очень рано и, оставив еще спавшего Вардана, вышел из кельи. Он ходил не молиться, а по обыкновению, каждое утро навещал переселенцев, чтобы видеть, в каком положении они находятся. Сегодня он сделался свидетелем таких печальных сцен, что не в силах был навестить всех несчастных страдальцев. Везде он видел ужасные картины: целые семейства без призора валялись там и сям в нечистотах хлевов; не оставалось ни одного здорового человека, который мог бы заботиться об остальных.

Печальный, убитый отчаяньем, возвращался он в монастырь с твердым решением добраться до покоев католикоса каким бы то ни было способом, чтобы просить немедленной помощи для народа, близкого к окончательной гибели. В эту минуту проехал фаэтон с седоком, и седок, заметив монаха, велел остановить лошадей.

— Приятная весть, — сказал он, подойдя, — эриванский губернатор утвердил комитет, составленный для вспомоществования беженцам, и уже избраны члены из надежных лиц. Из Тифлиса тоже получены хорошие вести: тамошний комитет действует энергично; обещают скоро прислать денег и медикаментов.

— Слава богу! — воскликнул монах. — Здесь тоже думают послать предписание духовному начальству, чтобы и они собрали денег.

— Откуда последует такое распоряжение? Монах указал рукой на монастырь; незнакомец засмеялся.

— Это не может дать никаких результатов, — ответил он. — Собранное ими не дойдет до желудка алашкертца…

Приезжий был Мелик-Мансур.

— Ты обрадовал меня известием, и я, в свою очередь, обрадую тебя.

— Чем?

— Вардан здесь, у меня в келье.

— Правда? Откуда появился этот дьявол?.. Я не верил, что люди могут возвращаться с того света. Идем.

Они направились к монастырю. Дорогой Мелик-Мансур обратился к монаху:

— Ты хорошо знаешь Вардана?

— Я знаком с ним пять с лишним лет. В наших краях он известен как храбрый контрабандист; но никто не догадывался, что он сделался контрабандистом не из-за наживы. Он, собственно говоря, только перевозил оружие и раздавал его крестьянам, и если случалось иногда, что он привозил товар, то делал это для прикрытия своих намерений. Цель была хороша, но стечение печальных обстоятельств уничтожило все…

— Я видел Вардана всего несколько раз, — проговорил Мелик-Мансур, — до сего времени никто не был мне так симпатичен, как этот энергичный молодой человек. Я видел сам, как он храбр и жесток в кровавых делах и как благороден, добр и честен в дружбе. Кроме того, Вардан известен и своим умом. Но он скромен в своей деятельности и не любит выставляться.

Проснувшись, Вардан в комнате не нашел никого. Солнечные лучи проникали в келью монаха через узкие окна и освещали ее ярким светом. Было жарко и душно. Вардан поднялся, подошел к окну и как только его открыл, горячее лицо обдало свежей и приятной прохладой. Однако что-то тяжелым камнем лежало на его сердце. Он ждал отца Ованеса, но тот опаздывал; в нетерпении Вардан вышел из кельи подышать свежим воздухом, но, не желая быть узнанным в монастыре, прошел через задние двери и направился к пруду. Здесь он увидел знакомую фигуру — на берегу пруда сидел старый монах.

— Привет вам, дедушка.

Все в монастыре звали этого старца «дедушкой».

Старик сидел на солнышке и грел свои застывшие кости. Он был похож на индийских факиров, которые не умываются, не причесываются, отращивают ногти и ходят в лохмотьях. Услышав голос Вардана, он приложил ладонь ко лбу, чтобы заслониться от солнца и, подняв глаза, сказал:

— Твой голос знаком мне, сын мой, но глаза мои не узнают тебя. Кто ты?

— Я — Вардан.

— Живи долго, сын мой; подойди, поцелую тебя! Как ты вырос, однако! Вардан дал ему поцеловать себя.

— Садись, сын мой, вот здесь, поближе, вот так, хорошо. Каким ты стал молодцом! Помнишь то когда ты, как кошка, лазил в мою келью воровать фрукты? Тогда ты был маленький, очень маленький.

— Помню, дедушка, — ответил Вардан, глубоко вздохнув. — Воровать я научился здесь…

— Кто не ворует теперь? Все воруют. Справедливость — что птичье молоко — нигде не найдешь ее. Два дня назад проклятые украли у меня из кельи несколько сот рублей, который я сберег на упокой своей души. Не понимаю, как они нашли их; я спрятал деньги под деревянным карнизом потолка, но черти залезли и туда; самому дьяволу не мешало бы брать уроки у этих воров… Ах, негодяи, негодяи…

Пропажа денег из кельи «дедушки» была таким обыкновенным делом, что не могла заинтересовать Вардана.

Этот седой, столетний старец всю свою жизнь почти ничего не тратил из денег, попадавших ему в руки, и копил их. Но как только касса его наполнялась сотнями или тысячами, вдруг неведомая рука уносила их. Однако частые кражи последнего времени научили дедушку быть осторожнее: в его келье было много углов и щелей, куда он и размещал свои деньги, поэтому сразу унести всего не могли, хотя он любил уверять, что унесли все его деньги.

Старик был настоящий скряга. Вардан знал это еще с детства; скряжничество старика сделалось в монастыре чем-то легендарным. Дедушка считался одним из самых богатых монахов, но он копил деньги крайнею расчетливостью, а другие — темными путями.

— Дедушка, ты очень любишь деньги; на что они тебе?

— Эх, сынок! Кто не любит денег? Нынче денежный век; всякий бьется из-за них.

Дрожащими руками он достал из-за пазухи табакерку и открыл ее. Она была пуста. Уж много раз открывал он эту несчастную табакерку и каждый раз находил ее пустою; но он точно не верил своим глазам и опять повторял то же движение, думая, что, авось, табакерка каким-то чудом наполнилась.

— Будь проклят этот учитель Симон, — ворчал он, — ты ведь знаешь его; отдал ему двадцать копеек и свою жестяную коробку, чтобы он купил мне в городе табаку, но он унес и коробку и деньги. Нет ли у тебя табаку?

— Нет; я не употребляю его.

В нескольких шагах от себя старик заметил окурок, поднял его, сорвал бумажку, высыпал табак на ладонь и, растерев его другой рукой, втянул едкий порошок в нос.

— Разве так уж плохо смотрят за тобою, дедушка, что и денег не дают на табак?

— Эх, сын мой! Другие времена настали. Нет того, что было при благочестивом Нерсесе. Тогда были любовь, дружба; тогда уважали старых, а теперь все пошло вверх дном. Кто ловко лжет, кто умело надувает, тот и преуспевает. Кому нужны такие, как мы? Теперь появились новые куры, они несут железные яйца.