Валентина Лелина - Мой Петербург

Далеко-далеко залаяла собака. Там жизнь, туда будет возвращение. А здесь пустынно. И что-то особенное разлито в воздухе. И хочется ещё и ещё вдохнуть это нечто, что есть и там, внизу, в нашем будничном существовании. Но там это всё растворяется, приглушается. А здесь, под осенний шелест сирени, у расколотого одинокого камня, возле кладбища из времени неведомого, из прежней жизни, мы оказываемся точно на другом свете. И видим, и чувствуем совсем по-другому.

Осень пробудет здесь недолго. Через какое-то время облетят деревья, и Дудергофские горы обнажатся. Уже недалеко зима. А зима — это всегда возвращение.

Кто-то из мудрых сказал: «Когда великий миг приходит и стучится в дверь, его первый стук бывает не громче твоего сердца — и только избранное ухо успевает его различить». Когда в России наступило Время Петербурга, огромная страна едва ли осознала это движение как начало какого-то нового срока в своей жизни.

Время — понятие сложное и обращаться с ним следует, соблюдая определенную дистанцию. Иначе оно прикинется обыденностью, отсчитывая часы и минуты тихими толчками маятника, но потом вдруг встанет во весь рост, и окажется, что это была эпоха…

Уже давно замечено, что в разных городах время течёт по-разному. В небольших городках его движение более размеренно и однообразно. В крупных, столичных — темп времени стремительно возрастает.

Но есть такие города (и Петербург — один из них), которые точно отмечены дыханием Вечности. И Время в них движется сразу во всех направлениях — в прошлое, в будущее, и даже стоит на месте.

Попробуем вернуться к тому мимолётному движению, когда российские часы пошли отсчитывать время Петербурга. Этот отсчёт стал борьбой для России, борьбой с надрывом.

Кто мог тогда предположить, что только строительство одной Петропавловской крепости унесёт до ста тысяч жизней русских мужиков? Оторванные насильно от своих родных мест, ввергнутые в неизвестность будущего, они питали враждебное чувство к этому городу. Время Петербурга поглотило их. И это было только начало.

Может быть, не случайно Пётр I ввел с 1700 года в России новый календарь — от Рождества Христова. Прежнее летоисчисление — от сотворения мира — как будто несло на себе слишком большой груз веков. Теперь, избавившись от этой тяжести, время в России ускорило свой бег. Особенно это было заметно в Петербурге. Невероятно скоро отстраивалась новая столица, создавался флот, открывались музеи, мануфактуры, Академия наук. У этого бега времени была оборотная, трагическая сторона. Многие, кто не поспевал с ним в ногу, были обречены. Счёт, как это всегда бывает в России, шёл на миллионы. Но маятник уже был пущен. И пушка ровно в полдень возвещала петербуржцам, что можно сверить часы.

Кстати, обычай выстреливать в полдень из пушки возник не в петровское время. Гораздо позже, в 1735 году, астроном Делиль, академик Императорской Академии наук, выступил на общем заседании с «полезным проектом, чтобы дать каждому санкт-петербургскому обывателю способ, как заводить по солнцу стенные и карманные часы. В проекте было указано, что в Академии исправные меридианы в обсерватории, через которые всегда можно знать, когда солнце придёт на полдень и подавать того ради знак из пушки».

В петровское же время, по воспоминаниям Берхгольца, камер-юнкера герцога Голштинского, на Петропавловской колокольне каждый день в 12 часов особый органист играл пьесы. А Большие часы играли сами собой каждые четверть часа.

Чтобы вполне оценить законы хода времени в Петербурге, необходимо было облечь город в пространство. В XVIII веке пространство Петербурга было только намечено. Столица больше жила своим предназначением, своей мыслью. Идея Петербурга слишком была связана с существованием Российской империи.

Но для того, чтобы воплотиться в жизнь, она должна была выдержать испытание временем. Потому что, по словам Юрия Лотмана, «идея всегда одновременна и потому мертва… а жизнь поли-временна». Вот почему Петербург так сильно изменялся в XVIII столетии. Конечно, что-то вечное в нём оставалось. Но чтобы остаться, нужно было измениться. Кто не меняется, тот и не остаётся.

Девятнадцатый век отлил пространство города в каменные формы. В это пространство вошло Время. И тогда в каменном бесконечном разнообразии проспектов, площадей, улиц, рек, каналов, проходных дворов, садов, парков со Временем стали происходить странные явления. То это были остановки во времени, то стремительные прыжки сквозь время, то причудливые возвращения. И повторения, бесконечные повторения на каждом новом витке.

Петербург очень торопился жить. Русский философ Георгий Федотов отмечал закон жизни Петербурга: «Считай минуты, секунды, беги, гори, колотись сердце, пока не замолчишь навсегда».

Этот город точно чувствовал скудные пределы отмеренного ему времени. Слишком много нужно было успеть, наверстать, высказать миру. Этим искупалась стремительность хода времени Петербурга.

Это уже взгляд из двадцатого века назад, оценка прошедшего. Но и в девятнадцатом столетии современники улавливали это лихорадочное течение. «Петербург весь шевелится от погребов до чердака», — писал «Современник» в 1837 году.

«Широкие улицы Петербурга почти всегда оживлены народом, который куда-то спешит, куда-то торопится… Редко случается узнать петербуржцу, кто живёт возле него, потому что и сверху, и снизу, и с боков его живут люди, которые так же, как и он, заняты своим делом и так же не имеют времени узнавать о нём, как и он о них…