Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

Наконец толпа настолько уменьшилась, что можно было видеть царившее опустошение. Делая вид, будто я прохожий, завернувший с улицы, я прошел двор, перескакивая через кучи убитых гадин. Никто не обратил на меня внимания, потому что все люди, слуги, надсмотрщики, рабы, вооруженные чем попало, отчаянно истребляли крыс и мышей, которые массами покрывали опрокинутые столы и с остервенением грызли разбросанные по земле съестные припасы, пируя на свадьбе Смарагды.

Я поднялся на лестницу и вошел в великолепную залу, откуда только что разбежалась блестящая египетская аристократия.

Посредине возвышался огромный стол, заставленный серебряной и золотой посудой. Но стулья были опрокинуты, кубки, чаши и даже блюда разбросаны по полу, амфоры лежали на боку, проливая ручьи дорогих вин, и везде, где только находилось что-либо съестное, кишели мириады нечистых тварей, пожиравших хлеб, мясо, пирожное, фрукты, с яростным визгом кусая и давя друг друга.

Вдруг одна мысль ножом резанула по сердцу: что, если я увижу Радамеса, укрывающего в своих объятиях юную супругу от мерзких хищников, и ее, прижавшуюся к нему с ответной любовью? Я сжал кулаки и жадным взором окинул залу. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что Радамес, забравшись на буфетный шкаф, с бледным и искаженным от страха лицом махал обнаженным мечом, испускал дикие крики, с проклятиями звал рабов, приказывая окружить его и оборонять палками. Его растерянные глаза и не думали искать женщину, которая только что вверила ему свою жизнь.

Чувство горькой отрады шевельнулось в душе: она грубо отвергла меня, который берег бы ее и лелеял как зеницу ока, чтобы избрать этого низкого эгоиста и труса.

В то же мгновение я увидел и Смарагду, которая стояла, прижавшись спиной к стене в противоположной стороне залы. Она была в великолепной белой одежде, затканной серебром, с поясом из рубинов. Широкое ожерелье и браслеты, осыпанные драгоценными каменьями, украшали ее шею и руки. Лицо ее было смертельно бледно, но не страх согнал с него краску, а гнев и презрение. Стиснув зубы, она сверкающими глазами следила за супругом, поглощенным защитой своей драгоценной особы. Она не замечала даже своей старой няни, которая храбро обороняла госпожу, давя крыс и мышей ногами или тяжелым серебряным блюдом, взятым со стола.

Увидав меня, Смарагда вскрикнула. Я подошел к ней и, скрестив руки, сказал насмешливо:

— Не знаю, могу ли поздравить тебя, Смарагда. Для новобрачного твой возлюбленный супруг чересчур заботится о своей личной безопасности. Я знаю человека, которого ты жестоко оскорбила, однако он не покинул бы тебя в подобную минуту и сумел бы оценить твою любовь.

В ответ на мои слова она смерила меня злобным взглядом и сказала с презрением:

— Ты ошибаешься, Пинехас. Я так же не люблю Радамеса, как и тебя! В моих глазах вы оба стоите друг друга. Сердце мое принадлежит третьему, которого я не могу любить открыто. Если ты думал, что помеха свадебному празднику огорчает меня, то напрасно беспокоился и пришел сюда. Я сожалею только о том, что связала судьбу с этим подлым трусом. Если крысы сожрут его, мне останется только благодарить богов за то, что они их наслали.

— Но если уж ты решилась выйти за нелюбимого, — возразил я, — и говоришь, что мы оба равны в твоих глазах, то почему же ты предпочла Радамеса? Ведь я первый предложил руку.

— Во-первых, потому, — ответила Смарагда, — что мою руку ему обещал Мена, а во-вторых, — и это главное, — он — возничий фараона, носит великолепную броню и играет роль при дворе. А у тебя ничего нет: ни придворной должности, ни блестящего костюма, и вдобавок ты слывешь колдуном.

Вдруг она громко вскрикнула, потому что огромная крыса взбежала по ее платью. Я поймал за хвост мерзкое животное и сорвал его с молодой женщины.

— Благодарю, Пинехас. Теперь доставь мне удовольствие, — злая усмешка искривила ее губы, — брось этого милого зверька в физиономию Радамеса, который, как нарочно, смотрит в потолок, боясь, чтобы его враги не появились сверху.

Я был рад случаю излить на ком-нибудь желчь и потому охотно последовал мудрому совету Смарагды. Я так ловко швырнул крысу, что она угодила в грудь Радамесу и вцепилась в его ожерелье. Пока он отбивался, Смарагда подозвала одного из невольников и, повернувшись ко мне спиной, приказала посадить ее на плечи и вынести из залы.

Я ушел в бешенстве. Дома я застал мать вне себя от гнева: несмотря на принятые предосторожности, крысы проникли в дом и изгрызли мешок муки. Кермоза кричала и вопила, призывая на голову Мезу и Эноха все проклятия неба. Я успокоил ее, и после того, как собственноручно покурил везде, алчные грабители исчезли.

Удалившись в свои комнаты, я стал размышлять обо всем случившемся. Меня утешало, что любовь не царствовала в палатах Мены и блестящий возничий фараона был далек от обладания сердцем Смарагды. Но кого она любит?

Я тщетно ломал голову над этим вопросом и, не выдержав, обратился к невидимым существам.

К моему удивлению, они сообщили, что предмет ее любви — Омифер, очень богатый и красивый молодой человек, за которого ей было бы трудно выйти замуж, в особенности с согласия Мены. Старая вражда, длившаяся уже несколько поколений, разделяла их семьи. Неприязнь, возникшая из-за соперничества в любви и царской милости, до того обострилась, что два врага, забыв всякое приличие и уважение к монарху, побранились в присутствии фараона, а от слов мгновенно перешли к действию, причем один из противников был убит ударом кинжала. Разгневанный фараон приговорил убийцу (предка Омифера) к ссылке в каменоломни и хотя через несколько лет простил его, приняв во внимание его прежние заслуги, но ненависть между двумя фамилиями укоренилась глубоко. Она пережила действующих лиц этой драмы и укрепилась в их потомстве рядом интриг и преступлений. Только властное слово великого Рамзеса прекратило ее официально: представители двух враждующих кланов должны были в присутствии царя пожать друг другу руки, дать клятву простить и забыть прошлое. Но под пеплом примирения продолжала тлеть яростная злоба. Враги раскланивались между собою, встречаясь в обществе, делали друг другу церемонные посещения, но вступить в родственную связь сочли бы чудовищным.

А еще отец Омифера, нарушив слово, данное знатной египтянке, женился на красивой невольнице, захваченной им в плен во время войны, — это обстоятельство возмутило и оскорбило многих из знати. Его сын должен был заплатить за этот грех, посвятив себя управлению обширными поместьями, не занимая должности ни при дворе, ни в войске. Он стал бывать в доме Мены всего около года тому назад. Брат Смарагды терпел эти посещения, но не любил Омифера и никогда бы не согласился выдать за него свою сестру. В настоящий момент возлюбленный Смарагды терпел муки ревности наравне со мною, эта мысль была бальзамом для моего разбитого сердца.