Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

— Хорошо, я принимаю твое предложение. Пришли десять верблюдов, и я возьмусь за лечение Смарагды, но отвечать за ее жизнь могу лишь тогда, если буду иметь ее здесь, у себя под рукой, чтобы днем и ночью наблюдать фазы болезни.

— Если ты поклянешься мне ее спасти, то я привезу ее к тебе, — воскликнул Омифер, глаза которого заблистали радостной надеждой.

— Клянусь, что буду хранить и заботиться о ней так же, как ты сам сделал бы это, — ответил я с трепетавшим от восторга сердцем.

Он уехал, а я пошел к матери и, уведомив ее о присылке десяти верблюдов, попросил помочь мне приготовить все нужное для больной. Услышав об ожидающем меня великолепном заработке, Кермоза пришла в неописуемый восторг.

— Наконец-то, Пинехас, — воскликнула она, — твоя ученость дает нам что-нибудь и вознаграждает меня за все заботы и издержки на твое воспитание.

Мы заканчивали наши приготовления, когда появилось шествие.

Впереди невольники несли носилки, в которых лежала Смарагда, укутанная тонкими покрывалами, а за ними шел сам Омифер со служанкой.

Больную перенесли на постель, и я отпустил Омифера, сказав ему, что он может прийти на следующий день, а теперь я должен остаться один с больной, чтобы под лучами луны прочесть необходимые заклинания.

Оставшись один со Смарагдой, я снял покрывало и нагнулся над ее прекрасным, неподвижным лицом. Она находилась в забытьи и была так бледна, что цвет ее кожи почти не отличался от льняной туники. Но большое фиолетовое пятно на шее и другое на руке повыше локтя показывали опасность ее положения.

На минуту я забыл все, созерцая эту прелестную фигуру, которая лежала предо мною с неподвижностью мраморной статуи, окруженная волнами распустившихся кос, черных как вороново крыло.

— Наконец-то, — страстно шептал я, — наконец ты у меня, и никакая сила тебя у меня не отнимет. Ты последуешь за мной вдаль от Египта, и я научу тебя любить меня.

Но вид темно-багровых пятен вернул меня к действительности. Я должен был спешить, если не хотел, чтоб смерть похитила у меня плод моей победы.

Сосредоточив всю силу своей воли, я устремил взор на ее лицо и, подняв руки над больной, принялся проводить пассы от головы ее до ног.

Сильный жар, сопровождаемый обильным потом, разлился по моему телу. Голова слегка затуманилась, но мысли оставались ясны, и все чувства приобрели особенную остроту.

В полумраке комнаты я ясно видел, как при каждом пассе из кончиков моих пальцев сыпались искры мерцающего голубоватого света и серебристым каскадом падали на больную, которая, казалось, поглощала их взамен густых темных испарений, выходивших из ее тела.

Испарения эти мало-помалу уменьшились, наконец исчезли, и фигура больной как бы потонула в серебристом голубоватом тумане.

Вид молодой женщины несколько раз менялся. Бледность ее лица сперва сменилась ярким, лихорадочным румянцем, неподвижность — судорожными движениями.

Потом все это прекратилось, и больная уснула крепким, спокойным сном. Вместо серебристых искр из моих пальцев стали исходить густые, красноватые и жгучие испарения. Я понял, что это были уже не благотворные токи невидимых деятелей, а моя собственная жизненная сила; следовательно, мне нужно будет отдохнуть.

Я подвинул стул к постели, сел и долго смотрел на Смарагду с самыми разнообразными чувствами.

Ее тихое, спокойное дыхание и теплые, влажные руки показывали, что главная опасность уже миновала, но я не хотел сохранить ее жизнь для Омифера или Радамеса. При мысли о последнем я невольно сжал кулаки: судьба даровала ему прелестную женщину с огромным состоянием, а он выгнал ее на улицу из ее собственных палат. И она предпочла мне этого неблагодарного эгоиста, неспособного не только любить, но даже ревновать, подлого труса, который с ужасом и отвращением отвернулся от смертельно больной жены. Он не подал бы ей и глотка воды утолить предсмертную жажду, и ей пришлось бы умереть на улице, если б мы с Омифером не приютили и не спасли ее.

Конечно, она заслужила свое несчастье, и я с радостью представлял себе минуту, когда по выздоровлении Смарагды я все ей расскажу и увижу на ее надменном лице краску негодования, а на губах, так часто славших мне насмешливую и жестокую улыбку, судорожное движение оскорбленной гордости. И при всем том я завидовал равнодушию Радамеса, который спокойно, без сожалений, вычеркнул из своей памяти эту женщину с ее чарующей красотой. Л я, безумец, был прикован к ней своею роковою страстью, которую никакое оскорбление, никакое презрение со стороны Смарагды не могли уничтожить.

Со вздохом оторвался я от своих мечтаний. Наступило время приготовить питье для моей пациентки.

Я взял большую алебастровую вазу с водой, протянув над ней руки, и воззвал к невидимым деятелям. Тот же светящийся голубоватый ток брызнул из моих пальцев и наполнил вазу бледным мерцающим пламенем.

Налив этой воды в чашу, я поднес ее к губам Смарагды. Она жадно выпила ее, не открывая глаз, и снова уснула. Тогда я позвал негритянку, приказал ей сторожить госпожу и отправился на плоскую кровлю. Чрезвычайно утомленный, я растянулся там на циновках, покрытых ковром, и уснул как убитый.

На следующее утро прибежал Омифер. Я позволил ему взглянуть на больную, которая еще спала.

При виде этого спокойного сна и легкого румянца, покрывавшего щеки больной, он с немой благодарностью воздел руки к небу. Я объяснил ему, что больная чрезвычайно слаба и нуждается в продолжительном и полном спокойствии, а потому некоторое время ему нельзя будет с нею видеться. Омифер не возражал, его доверие ко мне было безгранично, он только попросил передать от него Смарагде роскошный букет роз и ушел.

Я поставил цветы в воду и подал проснувшейся больной прохладительное питье. Когда она увидела меня, склонившегося над нею, лицо ее выразило сильное неудовольствие.

— Я ничего не хочу принимать из твоих рук, — произнесла она слабым голосом.

— Ты должна выпить это, Смарагда, иначе не получишь букета, который принес тебе Омифер.

Услышав о букете, она протянула руку.

— Нет, я не дам тебе его, пока не выпьешь.

Смарагда проглотила напиток до капли, и тогда я подал ей цветы, которые она прижала к своим губам.

— Благодарю, Смарагда. Эти розы из моего сада, но от этого они не сделаются хуже, и тебе нечего пренебрегать ими. Во всяком случае не кто иной, как сам твой милый Омифер, привез тебя сюда для исцеления.

Смарагда оставила при себе мои цветы и скоро опять заснула.

Последовавшие затем дни были для меня счастливым временем, несмотря на страшную эпидемию, которая опустошала всю страну. Немногие из египетских семейств избежали этого бедствия, и отчаяние населения доходило до крайности.