Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

Я узнал в ней Смарагду и сознавал, что, стоя у мертвенного камня с ножом в руке, готовлюсь нанести ей смертельный удар, но ни тени колебания, ни искры сожаления не было у меня в душе. Мой равнодушный, холодный взор скользил по толпе, наполнявшей прогалину, и остановился на человеке, который стоял впереди всех.

Он был одет богаче прочих, а на голове его красовалась корона из разноцветных перьев. В эту минуту до меня донеслись крики, и я увидел шествие, быстро приближавшееся по дороге. В открытом паланкине, который несли несколько человек, сидел юноша в великолепном одеянии, украшенном драгоценными каменьями. Он кричал и размахивал руками, делая мне знаки остановить жертвоприношение. Яростный гнев, ревность и гордое сознание своей власти вспыхнули в моей душе: я был верховный жрец, и, по воле богов, жертва находилась в полном моем распоряжении.

В ту же секунду, когда в нескольких шагах от меня юноша соскакивал с паланкина, я со злобной радостью удовлетворенной ненависти погрузил нож в грудь лежащей женщины и, выдернув его из раны, показал народу. Ни один нерв мой не содрогнулся. Молодой человек в блестящей одежде остановился, пораженный ужасом, но через несколько мгновений бросился ко мне, вырвал священное оружие из моих окровавленных рук и вскричал хриплым голосом:

— Там, где Фемеса, и я также хочу быть.

С этими словами он вонзил нож себе в грудь. Страшное смятение произошло в толпе. Я увидел, что человек в короне из перьев пал ниц на землю, а за ним и весь народ. Потом картина побледнела, стушевалась, и я внезапно проснулся.

Взгляд мой прежде всего встретил фигуру Барта, который стоял с простертыми руками и тусклым, неподвижным взором. Тотчас какая-то тень, как бы отраженная металлическим зеркалом, промелькнула с быстротою молнии и исчезла в груди Барта.

Тотчас же глаза мудреца оживились, и он сказал мне с улыбкой:

— Твой сон, Пинехас, есть картина прошлого, того прошлого, которое образовало бездну между твоим сердцем и сердцем Фемесы.

С того дня в душе моей водворилось спокойствие. Образ Смарагды представлялся моему воображению бледною тенью, не возбуждая больше в груди моей целого ада жгучих страстей. Я даже равнодушно услыхал весть, что вдова Радамеса вышла замуж за Омифера и уехала с ним в Фивы.

Одно только чувство жило в груди моей — надежда отомстить, но я терпеливо ждал случая привести ее в исполнение, потому что Барт говорил правду: терпение доводит до цели.

Во время своего выздоровления я пытался узнать что-нибудь о прошлой жизни Барта, но он никогда мне не говорил, ни кто он, ни откуда. Я узнал только, что он собирается скоро оставить Египет.

Мудрец не принимал никого, кроме небольшого числа больных и одного молодого египтянина, который относился к нему с величайшим благоговением и с которым он запирался по целым часам. Однажды он сам заговорил со мной об отношениях своих к молодому человеку:

— Не удивляйся, Пинехас, моему особенному участию к этому юноше: я приехал сюда нарочно для него. Мы с ним знали друг друга в течение многих земных существований, и теперь он последует за мною в далекую страну, которая была матерью египетской мудрости.

Я догадался, что Барт был родом из Индии. Чувствуя себя совершенно здоровым, я попросил его дать мне какое-нибудь занятие.

— Хорошо, — ответил он, — я научу тебя искусству, которое даст тебе возможность жить без нужды после моего отъезда. Мы должны расстаться, так как я предвижу, что ты совершишь преступления, которые не позволят нам дышать одним воздухом с тобою.

С того дня он стал показывать мне особенный способ бальзамирования трупов, отличный от принятого у нас, в Египте, но гораздо более совершенный и придававший телам вид изумительной свежести и жизненности.

— Я учу тебя этому для того, чтоб ты мог иметь хороший заработок, — говорил он мне не раз, — но вообще я не одобряю бальзамирования. Египтяне дурно делают, сохраняя трупы и тем привязывая душу к материальной оболочке, назначенной к уничтожению.

— Но, — возразил я, — душа утратит полноту своих способностей, если ее материальное тело уничтожится.

— Это большое заблуждение. Душа есть огонь, и огонь же должен отделить ее от временной оболочки. Значит, уничтожение тела огнем, очищающим все, есть самый благородный способ погребения.

Я ревностно принялся за свои новые занятия и иногда посвящал им целые ночи.

В течение этих ночей меня очень интересовало, что делает Барт, который в то время сидел запершись в маленьком гроте внутри пещеры. Хотя он оставался там один, но ко мне порой доносился из грота явственный говор нескольких голосов. Однажды я не выдержал и попросил у него объяснения. Он улыбнулся.

— Меня посещают друзья, — отвечал он, — и я могу показать тебе одного из них. Ты также знал его некогда, но ненавидел, и я опасаюсь, чтоб ты не расстроил нашей беседы.

Я поклялся, что не пошевелюсь. Дождавшись ночи, Барт повел меня в грот и усадил за круглый стол.

Я вспомнил Аменофиса и видение Изиды.

— Да, это то же самое, — заметил мудрец, который, по-видимому, часто читал мои мысли.

Мы сидели безмолвно и неподвижно. Вскоре меня охватила приятная дремота. Я не спал, так как явственно видел фигуру Барта, сидевшего против меня, и грот, слабо освещенный алебастровой лампой, а между тем мне казалось, будто я плаваю в воздухе, слегка колеблемый приятным, свежим ветерком. Мало-помалу каменные стены и свод грота расширились и наконец исчезли. Над головой я увидел звездное небо и луну, серебристые лучи которой озаряли пустынную равнину и обширное водное пространство, гладкое и блестящее как зеркало. То не было сновидением: я вдыхал свежее благоухание, слышал плеск воды и легкий шелест тростника, потом голос Барта:

— Друг, приди побеседовать со мной.

Я весь сосредоточился в зрении и с трепетом увидел, что из тростников постепенно поднялась высокая, величественная фигура человека, одетого в воинские доспехи, с короною Верхнего и Нижнего Египта на голове. Когда луна осветила его прекрасное и бледное лицо, искаженное страданием, я узнал фараона Мернефту, но в том виде, какой он должен был иметь в молодости.

— Несчастный друг, — сказал Барт, простирая руки к видению, — успокойся, покинь наконец это место бедствия, к которому приковывает тебя ярость, и следуй за мною.

Призрак поднял на нас свои мрачные, сверкающие глаза и покачал головой.

После краткого разговора с Бартом на неизвестном мне языке видение медленно повернулось, посылая своему другу прощальный знак рукою и наклонением головы, затем скользнуло на воду и как бы растаяло на ее блестящей поверхности. В то же мгновение я почувствовал резкий, холодный сквозной ветер и очутился в гроте.