Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

— Ах, Барт, — воскликнул я в восторге, — не сон ли был это?

— Нет, — отвечал он, — ты действительно видел Мернефту, моего друга в течение веков.

Я дорого бы дал, чтоб узнать, по какому случаю Барт дружен с духом нашего несчастного фараона, но на этот счет он всегда оставался нем.

Зато мудрый индус часто беседовал со мною о бессмертии души, этой неугасимой искры, из которой вытекают все наши деяния. Со строгой важностью говорил он об ответственности духа по его разлучении с телом, добычей тления.

— Пинехас, — так говорил он, — не правда ли, что смешны и жалки те, кто заглушает в себе лучшие стремления и оскверняет лоно своей мысли недостойным желанием мести, завистью, корыстолюбием? Сколько великих и благородных идей в течение этого времени могло бы возникнуть в их уме! И для кого, о люди, приносите вы эти жертвы? Для неблагодарнейшего из неблагодарных, для того немощного и грубого тела, подверженного всяким страданиям, всяческим болезням, которое при каждом излишестве, каждом злоупотреблении вашими страстями вам же мстит и словно говорит: я не что иное, как прах, нагим являюсь, нагим и ухожу, не унося ничего с собою. Ты видел Мернефту, могущественного государя богатой страны, властелина, малейшему знаку которого повиновались многие тысячи воинов, — и что же? К чему служит ему эта власть, что нужно ему на дне моря, где погребено его тело? Но все преступления, совершенные вами для удовлетворения тщеты этой тленной жизни, вы унесете, Пинехас, в то, более земли населенное, прозрачное пространство, где ты, я, все мы отдадим отчет в наших деяниях и дорого искупим свои проступки, потому что не тело наше грешит, предаваясь преступным удовольствиям, а душа, изобретающая их для него.

Барт пробовал убедить меня, что прощение обид есть бальзам, исцеляющий душевные раны, что я должен отречься от своих злобных чувств и посвятить себя только труду и науке, потому что преступления, которые я совершу, получат строгое возмездие в будущих жизнях. Но я скорее расстался бы с жизнью, чем с надеждою на мщение. Дело возможное, что сам Барт был способен поступать таким образом, как говорил: его всегда спокойный и ясный взор, казалось, никогда не знал ни страданий, ни страстей человеческих.

Я совершенно освоился с этой мирной жизнью в обществе достойного мудреца, но однажды, проснувшись поутру, нашел пещеру пустою.

Барт скрылся, оставив мне прощальное письмо на листке папируса. Он дарил мне все, что находилось в его бывшем жилище, и возобновлял доброжелательный совет отказаться от всяких планов мщения.

Я был очень огорчен отъездом индуса и охотно уклонился бы от всякого общения с людьми, но необходимость приобретать средства к жизни заставила меня работать.

Я стал лечить больных, предсказывать будущее, приготовлять любовные зелья, помогать нетерпеливым наследникам и, наконец, бальзамировать тела умерших по способу Барта. Все эти занятия оплачивались щедро, и в материальном отношении я не мог жаловаться на судьбу, но полное одиночество и душевная пустота тяжко угнетали меня.

Часто я думал об Энохе и Кермозе. Они, может быть, достигли уже земли обетованной и также оставались в неизвестности о моей судьбе. Несколько раз встречал я прежних своих знакомых, но никто из них не узнал египтянина Пинехаса в мрачном маге с длинной бородой, которого народ прозвал чародеем Колхисом.

Так прошло около восьми лет с того дня, когда я очнулся от горячечного забытья в пещере у Барта.

Однажды вечером, тоскуя более обыкновенного, я вздумал прогуляться по городу. В этот день совершалось большое религиозное торжество, весь Танис был полон шума и движения, а поверхность Нила покрывали бесчисленные суда, украшенные флагами и разноцветными фонарями. Я надеялся развлечься, вмешавшись в веселую и оживленную толпу.

Я гулял долго и возвращался уже домой, когда толпа народа, за которой я следовал, задержала меня у ворот богатых палат, убранных высокими шестами с флагами. Очевидно, в этом доме было пиршество, и гости начинали уже разъезжаться, потому что колесницы, паланкины, скороходы и невольники загромождали улицу. Почти в ту же минуту небольшое шествие, впереди которого двигались слуги с горящими факелами, раздвинуло толпу и прошло мимо меня.

Я машинально поднял голову и при свете факелов увидел паланкин, несомый восемью невольниками, в котором сидели две женщины, великолепно разряженные. Одна из них, уже пожилая, была мне незнакома, но другая, молодая, прекрасная, покрытая драгоценными каменьями, с белым нежным лицом, выражавшим гордость и невозмутимое счастье, была… Смарагда. Сердце мое замерло, затем его охватила острая боль, словно его стиснули раскаленными щипцами. Все бурные чувства, дремавшие во мне в продолжение восьми лет, пробудились и вспыхнули с невероятною силою при виде той, для которой я всем пожертвовал и которая возненавидела меня до покушения на убийство.

Я возвратился домой страшно взволнованный, отослал двух своих служителей и, сидя у стола, пил вино кубок за кубком, обдумывая, каким способом лишить жизни красавицу злодейку, потому что оставить ее долее наслаждаться счастливой жизнью с Омифером превышало мои силы. Треск лампы, потухшей от недостатка масла, заставил меня опомниться. Я встал, с наслаждением расправил свои онемевшие члены и лег спать. Способ мщения был найден.

На следующее утро я приказал купить самых роскошных и дорогих цветов и отослал слуг, дав им поручения, будто бы безотлагательные. Оставшись один, я артистически уложил цветы в богатую корзинку, спрятав под ними змею, укушение которой было смертельно, затем выкрасил себе все тело в темный цвет, загримировал лицо, переоделся и превратился в невольника знатного дома. Неся на голове корзинку с цветами, покрытую шелковым платком, я направил шага к палатам Мены.

Было весьма правдоподобно, что наутро, после пира, какой-нибудь тайный поклонник прекрасной египтянки вздумал послать ей цветы, как деликатное заявление своих чувств. И если она примет подарок и наклонится вдохнуть аромат цветов, то скрытый под ними посол мой наградит ее поцелуем, в котором она всегда мне отказывала.

Воспоминания толпой осадили меня при виде знакомого богатого жилища. Какая разница между тем днем, когда, уверенный в успехе, я входил в него с целью предложить Смарагде свою руку, и нынешним, когда я приносил ей смерть!

Остановившись внизу, в парадных сенях, я попросил доложить о себе, и через несколько минут с лестницы сбежал черный невольник, говоря, что супруга Омифера сидит на плоской кровле и приказала привести меня туда.

С трепещущим сердцем я последовал за нубийцем и, войдя на кровлю, уставленную растениями, увидел Смарагду, полулежащую на кушетке. Две молодые девушки обвевали ее опахалами, а на ковре сидел крошечный карлик, который подавал ей то золотую чашу с напитком, то корзинку со сладкими печеньями. С ленивой небрежностью молодая женщина выпивала глоток, потом брала печенье из корзинки и не спеша грызла его своими жемчужными зубками.