Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

Приняв решение, я, не откладывая, занялся необходимыми приготовлениями. Я отпустил слуг со строгим наказом ни под каким видом не пытаться проникнуть в пещеру и даже уничтожить след входа в нее, будто бы потому, что человек, дерзнувший отворить ее, выпустит на свободу страшных демонов, которые его растерзают, и поразит город и страну ужаснейшими бедствиями. Затем я тщательно заделал выход изнутри, перенес в грот все свои дорогие вещи и разостлал ковер возле саркофага. Приготовления эти продолжались трое суток, в течение которых я соблюдал строгий пост, не позволяя себе проглотить даже и капли воды.

Я тщательно вымылся, надел новую одежду, прикрепил к стене грота зажженный факел так, чтобы, догорев, он не мог произвести пожара, и стал на колени у саркофага. В последний раз полюбовался несравненной мумией, поцеловал ее уста и лоб, потом сел на ковер, скрестив ноги. Я заткнул себе уши маленькими втулками из воска и, повернув язык таким образом, чтоб закрыть носовой канал, с полузакрытыми глазами углубился в самосозерцание. Вскоре тяжелое оцепенение охватило все мое тело. Стены грота и все окружающие предметы заколыхались и закружились в пространстве, потом все исчезло: меня окружил непроницаемый мрак, и я потерял сознание своего бытия. Я уснул таким сном, который люди, если б могли меня видеть, сочли бы вечным…

Сколько времени я пробыл в таком состоянии, не могу определить, только ощущение сырого и холодного сквозного ветра вдруг заставило меня очнуться. Я пришел в себя, но совершенно не понимал, что со мной.

Меня пронизывала острая боль, горло сжималось, тело корчилось и словно распадалось на части, огненный поток падал на меня и жег. Страдание было так невыносимо, что я снова лишился чувств, на этот раз мне показалось, будто обморок длился несколько мгновений.

Я опомнился и увидел, что держусь в воздухе, покрытый развевающейся одеждой дымчатого цвета; окружающие предметы озарял тусклый красноватый свет… Я находился в моем гроте, где все было по-прежнему. Драгоценный саркофаг стоял на своем месте, а также мои золотые чаши, кубки, серебряные блюда и прочие вещи. Никто ничего не похитил во время моего сна…

Но откуда тут взялась вторая мумия с почерневшей, сморщенной кожей и иссохшими, как палки, скрещенными на груди руками? Вдруг я затрепетал: мне были знакомы эти резкие черты, эти густые черные волосы, этот амулет на золотой цепочке, в котором заключалось сердце Смарагды.

То был я и не я; мой вид стал теперь страшен и отвратителен. На шее у меня зияло черное отверстие, похожее на рану, а на коленях, свернувшись кольцом, лежала змея, глаза которой сверкали в тени фосфорическим блеском.

Долго размышлял я о своем странном положении и никак не мог его понять. Я помнил, что привел себя в оцепенение, чтобы избежать смерти, — что же случилось? Я хотел проломить заложенный вход в грот и выйти, но не мог пошевелиться, это меня крайне удивило и встревожило.

Вдруг неизвестно откуда послышался голос:

— Прекрасная мумия все еще у тебя? Береги ее хорошенько, верный страж, чтоб она не вздумала уйти.

Я оставался парящим над отвратительным призраком, своим двойником, но начал страдать от того, причины чего не мог объяснить: воздух давил меня, свинцовая тяжесть налегла на все мои члены, и смертельная тоска томила сердце.

Я взглянул на саркофаг, и мне показалось, что он пуст. В то же мгновение я увидел Смарагду и Омифера, проходивших мимо меня на близком расстоянии.

— Вор! — крикнул я. — Отдай мою собственность.

— Ты сам вор, да еще и убийца в придачу, — отвечал Омифер, оскалив зубы злобной усмешкой. — Ты отравил меня, чтобы похитить мою собственность… Теперь я беру ее назад. Довольно уже времени ты держишь ее у себя.

И они исчезли.

Вне себя от ярости, я хотел броситься за ними вслед, но мои парализованные члены не повиновались, и я остался словно пригвожденный к месту, где часто должен был терпеть пытку появлений Омифера и Смарагды, которые меня дразнили и издевались над моим бессилием.

Вскоре подобное состояние стало невыносимым, но тщетно работала моя мысль, отыскивая из него выход.

Я убедился, что ничего не могу сделать сам. Но к кому обратиться, кого умолять, чтоб он пришел на помощь? Египтяне молились Озирису, Изиде, Пта и другим богам; но все эти божества казались мне жалкими, и я вспоминал слова Мезу, что куски дерева или камня, которым мы поклонялись, не способны помочь; о великом же Едином, я, увы, не мог составить себе никакого представления. Я подумал и об Иегове, боге Мезу, но этот бог всеми своими действиями выказал жестокость, выводя евреев из Египта, и месть за каждое непослушание (это доказывалось участью фараона и его армии), и я его боялся. Иегова карал меня за измену, которую я совершил, покинув лагерь евреев. Он внушил мне мысль умертвить Смарагду и послал змею, пробудившую меня на действия. Нет, я не смел обратиться к оскорбленному мною неумолимому Божеству, провозглашавшему: «Око за око, зуб за зуб». А египетские боги? Разве я не навлек на себя их гнев, отрекшись от них для Иеговы? Они также оттолкнут меня…

В горе своем я вспомнил о сладостном явлении Существа, которое Мезу называл своим руководителем и которое проповедовало терпение, милосердие и самоотречение. Оно не могло быть суровым и гневным, как великий бог народа Израильского. Сомнения рассеялись, гордость и упорство исчезли, потому что против этого Божества я не знал за собою вины.

Собрав всю силу воли, я воззвал к нему:

— Облегчи мои муки, благожелательное Божество. Я не был твоим поклонником, но всегда мыслил о тебе с благоговением. Не отвергай же моей мольбы, прости меня, не осуждая.

По мере того как моя мысль с крайним напряжением излагала эту просьбу, струя благодетельной теплоты проникала в мои оцепеневшие члены. Словно увлекаемый этим животворным источником, я постепенно стал подниматься в облачное пространство, пролетая его все быстрее и быстрее.

Вдруг я остановился; сероватый туман, окружавший меня, рассеялся, открыв светлый горизонт. В глубине его явственно обрисовывалось видение, описать которое не в состоянии никакое перо человеческое. На нежно-лазурном фоне, обрамленном словно облаками, похожими на снег, сияющий на солнце, парило Существо, развевающаяся одежда которого сверкала, как струи водомета, озаренные лучами тысячи солнечных светил. Его окружали подобные Ему, но менее лучезарные существа. Одно из них напомнило мне образ Изиды, но свет был слишком ослепителен, чтобы я мог различить все подробности.

В эту минуту серебристый туман заволок сияющую картину, и сквозь его легкую дымку проглянули очи, каких не дано видеть никому из смертных. Я даже не стану пытаться описывать их форму или цвет и скажу только, что перед этим выражением любви и божественного милосердия преклонился бы самый закоренелый злодей. Под лучами этого взора, сиявшего сверхчеловеческой кротостью, виновная душа вполне могла открыть самые затаенные бездны совести, самые прочные тайники сердца, не чувствуя ни стыда, ни унижения. Все исчезало, все забывалось под этим возрождающим взором.