Алла Бегунова - Тайна генерала Багратиона

Заметив растерянность переводчика, Багратион дружески ему улыбнулся:

— Вижу, вы удивлены.

— Да, немного, — признался перс, будучи в замешательстве.

— Здесь я в отпуске. А служу в Российской императорской армии.

— В каком чине?

— Генерал от инфантерии. До весны я командовал Молдавской армией на Дунае. Мы сражались с турками.

— О, я читал об этом в парижских газетах, — почтительно произнес Игарри. — Значит, вы — тот самый храбрый генерал Багратион? Они без конца хвалили вас, князь.

— Французским комплиментам я не придаю большого значения, — заметил Петр Иванович.

— Почему?

— Лукавые они люди. Хотя сейчас являются нашими союзниками.

— Нашими — тоже, — сообщил ему сын серхенга Резы.

— Неужели вы доверяете им до конца?

— Нет, — признался Игарри.

— И правильно делаете, дорогой мой!

Генерал употребил распространенное в Персии обращение: «азизам». Так могут говорить друг другу только равные — равным: члены большой дружной семьи, добрые соседи, сослуживцы, которых связывают многолетние отношения. Переводчик был польщен. Это устанавливало некие не совсем официальные отношения между ним, скромным сотрудником дипломатической миссии, и полководцем, чья слава гремела по Европе.

Княгиня Багратион устраивала у себя не только музыкальные, но и литературные вечера. Все зависело от того, кто выступал почетным гостем в ее салоне. На сей раз таковая роль выпала известной французской писательнице, баронессе Анне-Луизе де Сталь-Голштейн, или просто — «мадам де Сталь». Она приехала в Вену буквально на две недели ради издания здесь ее последней документальной книги «О Германии».

Пышнотелая дама лет сорока пяти, смуглолицая, с карими глазами и черными вьющимися волосами, красотой отнюдь не блистала. Однако текст, который она сейчас читала вслух, звучал увлекательно и свежо. Мадам де Сталь превосходно владела пером, была наблюдательным и остроумным публицистом. В ее книге описывалась не только жизнь немцев в Веймаре и Мюнхене, куда ей пришлось эмигрировать после прихода Наполеона к власти. В ней нашли воплощение также актуальные мысли о национальном и наднациональном в сознании европейцев.

То, что женщина может освоить грамоту, Игарри допускал. В Персии крайне редко, но все же встречались подобные особы в семьях придворных Фетх-Али-шаха. Совершенно невероятным ему казалось другое — способность мадам де Сталь самостоятельно складывать слова в предложения, а предложения — в текст, логичный, последовательно развивающий идею, несущий в себе убедительные ее доказательства.

Разве это — не прерогатива высшего существа на Земле, то есть мужчины? Разве доступны домашним животным особого рода — именно в такое положение законы шариата ставят женщин на Востоке — высоты отвлеченного мышления? Ведь Коран утверждает, будто женщина создана Аллахом для единственной цели: удовлетворять физиологические потребности своего господина, рожать ему наследников, быть его безгласной, покорной рабой.

Коренные принципы ислама, начни переводчик рассказывать о них здесь, наверняка показались бы просвещенным гостям Екатерины Павловны нелепыми, даже смешными. Они — из темного Средневековья, давно пережитого европейцами. Игарри уже чувствовал огромную разницу между двумя мирами и отдавал предпочтение яркой, разнообразной, сверкающей тысячами граней жизни в Европе.

Анна-Луиза де Сталь-Голштейн читала главу из своей книги минут сорок. Когда она закончила, раздались аплодисменты: игра ума восхищает не меньше, чем виртуозное владение музыкальными инструментами.

При обсуждении книги гости легко перешли к политическим новостям из Франции. Писательница призналась, что отправила книгу «О Германии» Наполеону в подарок, но император, не читая, приказал ее сжечь, автора же по-прежнему не пускать на территорию страны.

— Ах, какой он жестокий! — покачал головой посол Англии в Вене сэр Самюэль Харкурт-Кинг.

— Для кровожадного диктатора — вполне естественно, — заметил граф Разумовский, который не опоздал сегодня, а сразу познакомился с Игарри, сел рядом с ним и шепотом обменивался фразами о произведении мадам де Сталь.

— Почему народ Франции безропотно терпит тирана? — задала риторический вопрос герцогиня Заганьская, лучшая подруга Екатерины Павловны.

— Напрасно вы так о народе, — урезонила ее графиня Эрика-Иоганна фон Тун фон Гогенштауфен, младшая сестра ныне покойной жены Разумовского. — Я недавно получила письмо от моей знакомой из Парижа. Там назревает революция. Императрица Мария-Луиза выехала из столицы в безопасное место. Сам император удвоил караулы во дворце и стягивает к Парижу верные ему войска.

— Революция! — гости заговорили все разом и очень громко. — Чернь взбунтовалась! Боунапарте будет низложен. Теперь ему не устоять перед волеизъявлением парижан.

В салоне княгини Багратион рождались и не такие изумительные слухи. Они мгновенно распространялись по Вене, вызывая страшный переполох в обществе, внушая людям представление о шаткости и ненадежности наполеоновской власти. Проверенное оружие устной контрпропаганды с помощью милых дам действовало безотказно. Потому посол Франции Луи-Гильом Отто, граф Мослой, с горечью доносил министру иностранных дел де Шампаньи, что кучка знатных галлофобов, управляемая русскими, заняла в Австрии положение влиятельной партии, и он один побороть их не в силах.

На ужин остались всего четыре человека: граф Разумовский, князь Петр, его адъютант поручик Древич и переводчик посла Хуссейн-хана. Екатерина Павловна усадила молодого перса напротив себя и вела разговор так, будто он — главный ее гость за этим столом.

Польщенный всеобщим вниманием, Игарри кое-что рассказал присутствующим о секретных франко-персидских переговорах, которые прошли в Париже.

Лучи заходящего солнца проникали в зал не только через высокие венецианские окна, но и через стеклянный плафон на потолке. Его сделали специально для того, чтобы скульптуры, выставленные здесь, всегда освещались наилучшим образом.

Антонио Канова, войдя, окинул работы быстрым взглядом и сел на кушетку у стены.

Он продал горячему поклоннику своего таланта графу Разумовскому девять произведений, и так сложилась эта коллекция. В ней ранний период его творчества наиболее ярко представляли «Дедал и Икар», средний — «Три танцующие грации» и «Амур, слетающий к Психее», поздний — «Персей, держащий голову Медузы» [18] После пожара зимой 1815 года, сильно разрушившего его дворец, А.К. Разумовский распродал коллекцию. Работы Кановы попали в Рим, Венецию, Париж, Лондон, Санкт-Петербург. . Ваятель и сегодня ничего не изменил бы в композициях. Там всё было гармонично: и выражение лиц, и позы, и безукоризненная обработка мрамора, передающая напряжение мышц у тел с идеальными пропорциями, крутые завитки волос на головах, складки ткани, красиво ниспадающие вниз.