Мухаметжан Етеибаев - Болатбек

— Я в этом году третий класс окончил, — сказал он. — В четвертый перешел. А ты в каком?

— Ни в каком, — сказал Кадыркул смущенно. — Я не учусь. Каражан не отпускает.

— А сам-то хочешь учиться?

— Конечно. Только не для таких, как я, эта школа.

— Я помогу. Клянусь!

— Как тут поможешь? Ничего ты не сделаешь.

— А вот сделаю! Пойду к нашему учителю, к Сай-масаю. Знаешь его?.. Он хороший человек. Сразу запишет тебя в школу и вызовет. Сам с тобой говорить будет.

— Мне Каражан ни с кем не велит разговаривать. Если до него дойдет, не знаю, что он со мной сделает.

— Да не бойся! Что ты всего боишься? Учитель — большой человек. Как вон та гора… Его все уважают. Не пойму, почему он сам тебя до сих пор не вызвал? Как других ребят…

— Откуда я знаю… А ты правда поговоришь с ним?

— Честное пионерское. Я ведь пионер.

— А что это такое?

Болатбек удивился: не знать таких вещей! Это уж действительно… Но ему пришлось немного подумать, прежде чем ответить.

— …Пионер — это… ну… джигит, понимаешь? Не совсем еще джигит, но обязательно будет джигитом. А сейчас готовится к этому… Как всадники перед тем, как на кокпар [13] Кокпар — конные состязания. выйти… Пионеры должны быть, как джигиты — храбрые, честные и верные друзья к тому же… Хочешь быть моим другом?

— Хочу, — сказал Кадыркул, ни на секунду не задумываясь.

— Тогда снимай чапан! — приказал Болатбек и начал стаскивать свою рубашку.

Кадыркул, не удивляясь и не спрашивая, последовал его примеру: он ведь прекрасно знал, что, когда люди клянутся в дружбе и верности, они должны прикоснуться друг к другу грудью.

Абишбай вошел в юрту, присел у входа, снял с головы потрепанный треухий тымак. Видно было, что старику жарко, что он устал и очень огорчен чем-то.

Он заговорил, как это часто с ним бывало, ни к кому не обращаясь:

— Еще вчера обещал прийти и не идет… И сегодня тоже… Хожу, хожу за ним, а он никак… О Аллах, помоги ей выбраться из плена болезней! Протяни руку милосердия… Я ведь могу обратить к тебе только пустые мои слова, а настоящих молитв не знаю. Тот же, кто знает, не приходит уже второй день… Что же делать, научи меня?..

Болатбек понимал, конечно, отчего Абишбай так расстроен. Догадывался и о ком говорит.

Уже несколько дней бабушка Аккыз не вставала с постели. С каждым часом ей становилось все хуже.

Быстро пришло в запустение хозяйство, в юрте стало неуютно, уныло. А как было хорошо и приятно, когда она хлопотала у домашнего очага! Казалось, не торопится, но все, решительно все успевала сделать, везде навести порядок.

— Бабушка, — тихо позвал Болатбек.

— Что, мой жеребенок? — слабым голосом откликнулась она.

— Как себя чувствуешь? Сегодня лучше, правда?

— Оллай, истинная правда, мое солнышко.

Аккыз знала, что говорит неправду, что лучше ей не становится — болезнь делает свое черное дело, но очень уж не хотелось огорчать внука.

— Идет! — громко крикнул от входа Абишбай. — Слава Аллаху! Да отодвинет он черную тучу беды!..

И в юрте появился Каражан.

Вошел он не как обычно, а каким-то особым, торжественным, плавным шагом, словно нес в руках чашку с молоком и боялся расплескать. Но в руках у него была не чашка, а четки, которые он медленно перебирал.

Он приблизился к Аккыз, засучил рукава своего халата, взял ее худые, сморщенные руки, сначала одну, потом другую и пощупал пульс. Потом внушительно помолчал, склонив голову набок, и наконец заговорил:

— Абишбай-ага, очень плоха твоя старуха, очень. Трудно будет ее вылечить. Много-много молиться надо… В нее проник вредный дух Желтой Птицы — видишь, какая сама она желтая? Может быть, съездишь в Алма-Ату, привезешь муллу Джанайдара? Большой человек Джанайдар… У меня, сам знаешь, времени мало — за стадом следить надо… сил мало…

— Да разве хватит у меня, чтобы расплатиться с Джанайдаром? — огорченно проговорил Абишбай. — Бедность, говорят, и щедрому руки скует… За малые деньги он не поедет, а много у меня нет. И дорога долгая: пока доедешь, пока вернешься, болезнь ждать не станет…

Каражан молча перебирал четки, и по лицу его нельзя было догадаться, о чем он думает.

— …Ты ведь тоже мулла, — умоляюще продолжал Абишбай, — прошу тебя, сделай милость, найди время, помолись, как надо. Я ничего не пожалею…

Еще некоторое время Каражан молчал, прикрыв глаза. Потом сказал:

— Да простит нас всех Аллах, Абишбай-ага. — Он бросил взгляд в сторону неподвижно стоявшего Болатбека. — И этого непочтительного мальчишку тоже… Я сделаю все, что могу. Буду читать молитвы… Только одно еще хочу сказать. Мы с тобой соседи. И добрые друзья, верно? Но в пословице как говорится? Где дела начинаются, там дружба кончается… Так что давай договоримся сразу: ты, Абишбай, даешь мне, чего я пожелаю.

— Пусть будет так, Аллах тому свидетель, — отвечал обрадованный Абишбай. — Начинай скорее, не теряй времени, заклинаю тебя.

Пальцы Каражана замерли на четках.

— Я беру у тебя кобылу и жеребенка, — сказал он деловито.

Абишбай покорно кивнул головой.

— Хоп, — сказал он. — Хорошо…

Он не стал говорить о том, что это его единственная лошадь, что человек, называющий себя соседом и другом, не должен так поступать… «Пусть, пусть забирает все, лишь бы Аккыз жива осталась».

— Отдаю, — повторил он. — Пускай больная поскорей на ноги встанет…

И тут Каражана словно подменили: он поднял глаза, огладил бороду, улыбнулся слегка.

— Можно и приступать, — сказал он.

Дни шли за днями, но старой Аккыз лучше не становилось.

Каражан, помолившись две ночи над больной, наутро увел лошадь и жеребенка и больше не появлялся.

Аккыз совсем ослабла, перестала есть, почти не говорила. Вконец потерявший голову Абишбай несколько раз ходил к Каражану, умолял прийти еще, но тот отвечал одно и то же:

— Я сделал все, что мог, прочитал все нужные молитвы. Как договорились… Теперь надо положиться только на волю Аллаха…

Абишбай и Болатбек, каждый по-своему, переживали болезнь Аккыз, только делали это молча, не делясь друг с другом своим горем. Как принято среди мужчин.

Однажды Болатбек подал бабушке напиться, но чашка выпала из ее рук и разбилась.

— Не грусти, мой жеребеночек, — сказала Аккыз едва слышным голосом. — Это к счастью. Твоя бабушка теперь выздоровеет… Небо послало нам знак…

Болатбек кивнул головой и улыбнулся сквозь слезы.

Вечерело. Солнце скрылось за неровными отрогами гор, но вершины еще оставались освещенными его последними, прощальными лучами.

Тлеукул слез с лошади, разнуздал ее, пустил пастись, а сам стоял на склоне и смотрел вниз, на раскинувшийся вдалеке аул, который уже затягивался сизой вечерней дымкой.