Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Все это не было для Альмы откровением. Вот уже много лет, как Пруденс с Артуром Диксоном стали убежденными аболиционистами. Они на всю Филадельфию славились своими близкими к радикальным антирабовладельческими взглядами. В свободное время Пруденс работала в местной квакерской школе — обучала чтению свободных негров. Она также ухаживала за детьми в приюте для негритянских сирот и часто выступала на собраниях Женского аболиционистского общества. Артур Диксон нередко — а вернее было бы сказать, неустанно — публиковал памфлеты и состоял в числе редакторов «Освободителя». По правде говоря, Диксоны порядком поднадоели многим в Филадельфии своими памфлетами, статьями и речами. («Для человека, вообразившего себя агитатором, Артур Диксон — жуткий зануда», — всегда отзывался Генри о своем зяте.)

— И что с того? — спросила Альма Джорджа Хоукса. — Нам всем известно, что моя сестра и ее муж активны в подобных делах.

— Видишь ли, Альма, на этот раз профессор Диксон зашел слишком далеко. Теперь он не только желает немедленной отмены рабства, он также выступает с мнением, что до тех пор, пока это маловероятное событие не произойдет, нам не стоит платить налоги и уважать американские законы. Он призывает нас выйти на улицы с пылающими факелами, требуя немедленно освободить всех черных, и далее в том роде.

— Артур Диксон? — Альма не удержалась, чтобы не произнести полного имени ее скучного старого учителя вслух. — С пылающим факелом? На него не похоже.

— Можешь сама прочитать — и увидишь. Все об этом говорят. Мол, ему повезло, что его до сих пор не лишили места в университете. А сестра твоя, ходят слухи, высказалась в его поддержку.

Альма обдумала эту новость.

— Меня это тревожит, — согласилась она наконец.

— Каждый из нас рожден для бед, — повторил Джордж, устало утирая лицо ладонью.

— Но мы должны быть терпеливы и смиренны… — снова неуверенно начала Альма, но Джордж ее прервал.

— Бедная твоя сестрица, — проговорил он, — а ведь у нее еще и маленькие дети. Прошу, Альма, дай мне знать, если я чем-то смогу помочь твоей семье. Ты всегда была так добра к нам.

Бедная ее сестрица?

Что ж, возможно… впрочем, Альма в этом сомневалась.

Дело в том, что Пруденс Уиттакер Диксон было трудно жалеть. Кроме того, с годами ее стало вконец невозможно понять. Над этим Альма размышляла на следующий день, проверяя свои колонии мхов в «Белых акрах».

Семейство Диксонов поистине было для нее загадкой. Еще один брак, в котором не было счастья — по крайней мере, так казалось Альме. Пруденс и ее бывший учитель Артур Диксон прожили в браке более двадцати пяти лет и произвели на свет шестерых детей, однако Альма ни разу не видела, чтобы между ними промелькнула хоть искра нежности, приязни или взаимопонимания. Она ни разу не слышала, чтобы кто-либо из них смеялся. Она даже почти никогда не видела улыбки на их лицах. Не видела она и вспышек гнева между супругами. Она вообще не замечала, чтобы между Артуром Диксоном и Пруденс возникали какие-либо эмоции. Что это за брак, где люди годами живут в тоске и так упорствуют в этом?

Однако с супружеской жизнью ее сестры всегда было связано множество вопросов и странностей, начиная с той самой животрепещущей тайны, не дававшей покоя филадельфийским сплетницам так много лет назад, когда Артур и Пруденс еще только поженились: куда делось приданое ? По случаю свадьбы Генри Уиттакер осчастливил приемную дочь огромной суммой денег, но с самого начала не было никаких признаков того, что хоть один пенни из этого приданого был потрачен. Артур и Пруденс Диксоны по-прежнему жили, как побирушки, на его крошечный университетский заработок. У них даже своего дома не было. Да что там, у них в доме даже огонь-то разводили редко! Артур Диксон не одобрял излишества, и дом его был холодным и бледным, как его собственная скучная натура. Как глава семьи, он придерживался принципов воздержания, скромности и усердия в учебе и молитвах, и Пруденс сразу же подхватила эту линию поведения. С первого же дня своей карьеры в качестве жены она отреклась от всех излишеств и стала одеваться почти как квакерша: во фланель и шерсть темных цветов, да еще и в самые уродливые из вообразимых шляпы, завязывающиеся лентами под подбородком. Она не носила даже подвески или часы на цепочке и отказывалась украшать свой корсет самым крошечным кусочком кружева.

Но гардеробом воздержание Пруденс не ограничивалось. После свадьбы ее пища стала столь же простой и скудной, как манера одеваться: сплошь кукурузный хлеб и патока. Никто никогда не видел ее с бокалом вина или даже с чашкой чаю или лимонада. Мало того, когда появились дети, Пруденс взялась растить их в той же бедности. Лакомством для ее мальчиков и девочек считалась груша, сорванная с соседнего дерева, а от более манящих деликатесов Пруденс учила их отворачиваться. Она одевала детей так же, как одевалась сама: в скромное, аккуратно заплатанное платье. Ей словно хотелось , чтобы ее дети выглядели бедными. А может, они действительно были бедны, хотя у них не было на то причин.

— А куда она сплавила все свои дорогущие платья? — раздраженно плевался Генри, когда Пруденс приезжала в «Белые акры» в лохмотьях. — Матрасы ими набила, что ли?

Но Альма видела матрасы Пруденс, и те были набиты соломой.

Многие годы вся Филадельфия судачила о том, куда Пруденс и ее муженек подевали приданое Генри Уиттакера. Может, Артур Диксон был игроком, тут же промотавшим все богатство на скачках и собачьих боях? Или держал еще одну семью в другом городе, и она жила в роскоши? А может, Диксоны сидели на зарытом сокровище неописуемых размеров, пряча его за фасадом нищеты?

Но со временем правда всплыла: все деньги ушли на борьбу за права чернокожих. Вскоре после замужества Пруденс тайком перевела почти все свои средства Обществу аболиционистов Филадельфии. Кроме того, на эти деньги Диксоны выкупали рабов, а стоило это от тысячи трехсот долларов за душу. Они же оплатили перевозку нескольких беглых рабов в безопасное место — в Канаду. Многочисленные агитки и брошюры тоже издавались за их счет. Они даже финансировали негритянские дискуссионные клубы, в которых негров учили отстаивать свои права.

Все это выяснилось в 1838 году в интервью, данном Пруденс газете «Инкуайрер», в котором ее расспросили о странных привычках ее семьи. Интерес газетчиков подстегнуло сожжение местного зала собраний аболиционистов разъяренной толпой линчевателей, и теперь они искали любопытные и разнообразные точки зрения на антирабовладельческое движение. Один из репортеров вышел на Пруденс Диксон — известный аболиционист упомянул о скромности и щедрости наследницы Генри Уиттакера. Газетчик был заинтригован, ведь до сих пор имя Уиттакеров в Филадельфии никогда не было связано с проявлениями безраничной щедрости. Кроме того, разумеется, сыграли роль удивительная красота Пруденс — подобные вещи всегда привлекают внимание — и контраст ее точеного личика и убогого образа жизни, что делало ее еще более привлекательным объектом для статьи. Ведь по правде говоря, даже если Пруденс нарочно пыталась стать дурнушкой, надев невзрачное платье, то потерпела в этом деле безнадежный крах. Пруденс могла сколько угодно одеваться как уборщица, но скрыть осиную талию и кожу цвета слоновой кости, спрятать восхитительный венец золотых волос было невозможно. С возрастом Пруденс стала даже милее. Ее лицо осунулось, и оттого прекрасные голубые глаза на нем стали казаться еще больше, глубже и выразительнее. А когда ее изящные белые запястья и тоненькая шейка выглядывали из-под унылых темных одежд, она производила впечатление плененной королевы или Афродиты, заключенной в монастырь.