Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

— Ну и что с того? Ведь общество друг друга вам все равно приятно. У многих супругов и этого нет. Все равно ты слишком стара, чтобы рожать детей, и многие супруги недовольны происходящим в спальне. Большинство, если честно. Плохо совместимых пар в мире — как мух навозных. Твое супружество, может, и скисло раньше других, но ты уж соберись, Альма, и закуси губу, как все мы делаем… или делали. Тебя разве не учили закусывать губу? Нельзя всю жизнь пускать коту под хвост из-за одной неудачи. Подумай, что хорошего можно из этого извлечь. Раз от него под одеялом толку нет, воспринимай его как брата. Из него получился бы хороший брат. Он нравится нам всем…

— Брат мне не нужен. Говорю тебе, отец, ему нельзя здесь оставаться. Ты должен заставить его уйти.

— А я тебе вот что скажу, дочь: всего каких-то три месяца назад мы стояли в этой самой комнате, и ты настаивала, что должна выйти за этого человека — человека, о котором я не знал ничего, а ты сама знала ненамного больше. Теперь же ты хочешь, чтобы я его прогнал? Да кто я, по-твоему, — твой верный бультерьер? Признаюсь, мне эта ситуация не нравится. Она унизительна. Тебе сплетники не дают покоя? Так поступи с ними как Уиттакер. Иди и взгляни в лицо тем, кто смеется над тобой. Расшиби им башку, коль тебе не нравится, как они на тебя смотрят. Они усвоят урок. И вскоре найдут себе другую жертву. Но изгнать этого юношу навеки за то, что он… а что он, собственно, сделал? Не смог тебе угодить? Так возьми себе одного из садовников, раз тебе нужен молодой жеребец в постели. Есть мужчины, которым платят за такие удовольствия, как женщинам. Люди, которым нужны деньги, пойдут на все, а денег у тебя достаточно. Если хочешь, можешь потратить хоть все свое приданое и собрать себе целый гарем мальчиков для развлечений.

— Отец, прошу тебя… — взмолилась она.

— Да, и кстати, что ты мне предлагаешь мне делать с этим Амброузом? — продолжал он. — Протащить его за повозкой по улицам Филадельфии, обмакнув в деготь? Утопить в Скулкилле, привязав к его шее бочку с камнями? Глаза завязать и пристрелить у стенки?

Альма могла лишь стоять, чувствуя стыд и печаль, не в силах произнести ни слова. А что, она думала, скажет отец? Ей казалось, что Генри встанет на ее сторону — теперь она понимала, как глупо было так думать. Ей казалось, что он придет в ярость, что с его дочерью так обошлись. Возможно, она даже ждала, что он с топотом пустится по дому, устроив один из своих показных скандалов, и будет размахивать руками, как в дурном фарсе: как вы могли так обойтись с моей дочерью ? Что-то в этом роде. Соответствующее остроте и глубине ее собственной утраты и гнева. Но почему она так решила? Разве она когда-нибудь видела, чтобы Генри Уиттакер кого-то защищал? А сейчас он, кажется, защищает Амброуза.

Вместо того чтобы прийти ей на помощь, отец лишь заставил ее чувствовать себя еще более униженной, пристыженной и одинокой. Мало того, теперь Альма вспомнила беседу, состоявшуюся у них с Генри три месяца назад по поводу ее предстоящего брака с Амброузом. Тогда Генри предупредил ее — или, по крайней мере, высказал сомнение, — что «такой мужчина», возможно, не сумеет угодить ей в браке. Что ему тогда уже было известно, о чем он умолчал? Что он знает сейчас?

— Почему ты не удержал меня от этого замужества? — наконец спросила Альма. — Ты же что-то подозревал. Почему ничего не сказал?

Генри пожал плечами:

— Три месяца назад я не вправе был принимать решения за тебя. Не вправе я делать это и сейчас.

Одна мысль об этом заставила Альму пошатнуться, ведь Генри принимал за нее решения, сколько она себя помнила, еще с тех пор, как она была девчонкой в короткой юбчонке, — по крайней мере, ей так всегда казалось.

Она не удержалась и спросила:

— Но что мне, по-твоему, теперь с ним делать?

— Да что хочешь, Сливка! Решение за тобой. Амброуз Пайк не моя собственность, чтобы я мог его выкинуть. Ты привела его в наш дом, Альма, ты от него и избавляйся, коль такова твоя воля. Только не медли, раз уж так. Всегда лучше отрезать, чем оторвать. Как бы то ни было, я хочу, чтобы с этим делом было покончено. В последние месяцы эта семья потеряла приличную долю здравого смысла, и мне бы хотелось увидеть, как все вернется на свои места. Для подобных глупостей у нас слишком много работы.

В последующие годы Альма пыталась убедить себя в том, что они с Амброузом вместе приняли решение, как дальше сложится его жизнь, однако на деле все обстояло совсем иначе. Амброуз Пайк был не из тех, кто сам принимает решения. Он был воздушным шаром, отпущенным в небо и в огромной степени подверженным влиянию людей более могущественных, чем он сам, а все на свете люди были его могущественнее. Всю жизнь он делал то, что ему велели. Мать велела ему пойти в Гарвард, и он пошел в Гарвард. Друзья достали его из сугроба и отослали в лечебницу для умалишенных, и он покорно отправился туда и позволил себя запереть. Дэниэл Таппер из Бостона велел ему поехать в мексиканские джунгли и рисовать орхидеи, и он поехал в джунгли и стал рисовать орхидеи. Джордж Хоукс пригласил его в Филадельфию, и он приехал в Филадельфию. Альма поселила его в «Белых акрах» и велела нарисовать большой флорилегий отцовской коллекции растений, и он принялся за это без возражений. Он согласен был пойти всюду, куда его вели.

Он хотел быть ангелом Господним, но — храни его Бог — был всего лишь агнцем.

Пыталась ли Альма придумать план, честно заботясь о его интересах? Позднее она внушала себе, что это было так. Она решила не подавать на развод — не было причин подвергать их обоих такому скандалу. В ее глазах это было милосердием. Денег она даст ему достаточно, несмотря на то что он об этом никогда не просил, — просто так будет правильно. В Массачусетс она его отправлять не собиралась, и не только потому, что ненавидела его мать (да, после одного только того письма она возненавидела его мать!), но и потому, что ей была невыносима мысль о том, что он будет вечно спать на диване у своего друга Таппера. Посылать его в Мексику тоже было нельзя, в этом не было сомнений. Однажды он там уже почти умер от лихорадки.

Но позволить ему остаться в Филадельфии она тоже не могла — слишком много страданий приносило ей его присутствие. Она не могла рисковать встретить его в последующие годы. Он так унизил ее! Но его лицо по-прежнему нравилось ей, хоть в последнее время он выглядел бледным и измученным. Один взгляд, брошенный на это лицо, пробуждал в ней такую бездонную и первобытную жажду, что она едва выдерживала. Он должен был уехать куда-то, где не было бы опасности его увидеть.

Она написала письмо Дику Янси, человеку с железными кулаками, управляющему отцовскими делами, который в то время был в Вашингтоне, округ Колумбия, и договаривался о сотрудничестве с новым ботаническим садом. Альма знала, что вскоре Янси собирается отправиться к островам южной части Тихого океана, сев на китобойное судно. Он направлялся на Таити, чтобы разведать, как обстоят дела на злополучных плантациях ванили, принадлежащих Уиттакерам, и проследить за внедрением техники искусственного опыления, предложенной Амброузом Пайком Генри Уиттакеру в первую ночь его приезда в «Белые акры». Янси хотел отправиться на Таити как можно скорее, не позже чем через две недели. Лучше было отплыть до поздних ноябрьских штормов и до того, как замерзла гавань.