Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Растений на рисунках больше не было. Все остальные наброски и картины в портфеле также изображали обнаженную натуру. Их было, должно быть, больше сотни. И на всех был один и тот же мальчик, один и тот же юный туземец с короткими, по-европейски стриженными волосами. Некоторые рисунки изображали его спящим. На других он бежал, нес копье, поднимал камень или забрасывал рыболовную сеть, как атлеты и полубоги на древнегреческих амфорах. И ни на одном рисунке на юноше не было ни клочка одежды, не было даже ботинок. Большинство изображали его член висящим и расслабленным. Однако другие — определенно нет. На этих, других рисунках у юноши была мощнейшая эрекция, а лицо, повернутое к художнику, выражало искреннее, пожалуй, даже озорное прямодушие.

— О боже мой! — услышала себя Альма. А потом поняла, что давно уже повторяет эти слова — с каждым новым шокирующим рисунком. — О боже мой, о боже мой, о боже мой !

Альма Уиттакер была женщиной, способной быстро понять, что к чему, и сделать выводы. Мало того, она была далеко не невинна в том, что касается чувственных удовольствий. И вывод здесь напрашивался совершенно очевидный: Амброуз Пайк — образец чистоты, ангел из Фрамингема — был содомитом.

Ей тут же вспомнился тот первый вечер, когда он приехал в «Белые акры». Тогда за ужином он поразил их — и Генри, и Альму — своими идеями о ручном опылении ванили на Таити. Что он тогда сказал? Это будет так легко сделать, заявил он; вам нужны лишь маленькие мальчики с маленькими пальчиками и маленькими прутиками . Тогда это казалось забавным. Теперь же звучало как извращение. Это также многое объясняло. Амброуз не смог выполнить свой супружеский долг не потому, что Альма была старой, и не потому, что она была некрасивой, и не потому, что он стремился подражать ангелам, а потому, что ему нужны были маленькие мальчики с маленькими пальчиками и маленькими прутиками. Или большие мальчики, судя по этим рисункам.

Боже правый, и через что он заставил ее пройти! Какую ложь ей наплел! Как манипулировал ею! Какое отвращение к самой себе внушил, заставив стыдиться собственных желаний! Как он смотрел на нее в тот день в ванной, когда она положила в рот его пальцы, — как будто перед ним сам дьявол, явившийся, чтобы обесчестить его плоть. Альма вспомнила строки из Монтеня, которые прочла много лет назад, но никогда не забывала, и теперь они пришлись ужасно кстати: « Есть две вещи, которые, согласно моим наблюдениям, всегда идут рядом: ангельские помыслы и низменные поступки».

Как же ее одурачили Амброуз и его ангельские помыслы, его грандиозные мечты, ложная невинность, притворное благочестие, возвышенная болтовня о слиянии с Божественным, а главное, куда его это в итоге привело! В рай для содомитов, где он нашел себе покладистого мальчика для утех с прекрасным эрегированным членом!

— Ах ты двуличный сукин сын, — вслух вымолвила она.

Будь на месте Альмы другая женщина, она, возможно, и последовала бы совету Дика Янси и сожгла бы портфель со всем содержимым. Однако Альма его сохранила. Слишком уж хорошим она была ученым, чтобы сжигать улики и документацию любого рода. Портфель она спрятала под диван в своем кабинете. Там его никто не нашел бы. В эту комнату вообще никто никогда не заходил. Да и зачем? Никому не было дела до того, чем занята старая дева Альма Уиттакер в своей комнате с дурацкими микроскопами, скучными книжками и баночками с засушенным мхом. Она была дурой. А ее жизнь — комедией, ужасной, грустной комедией.

Альма пошла ужинать, но вкуса еды не замечала.

«Кто еще знал ?» — спрашивала себя она. В месяцы после свадьбы об Амброузе ходили слухи хуже некуда — или, по крайней мере, ей казалось, что хуже некуда, — но она не припоминала, чтобы кто-нибудь обвинял его в мужеложестве. Забавлялся ли он с мальчиками из конюшни? Или с молодыми садовниками? Вот чем он, значит, занимался? Но когда же он успевал? Они же всегда были вместе, Альма и Амброуз, а такие грязные делишки сложно сохранить в тайне, когда вокруг столько сплетников.

« Знала ли Ханнеке? » — думала Альма, глядя на старую домоправительницу. Не потому ли она была так настроена против Амброуза? « Мы ничего о нем не знаем », — все время повторяла она.

А Дэниэл Таппер из Бостона, ближайший друг Амброуза? Был ли он ему больше чем другом? Телеграмма, присланная им в день их с Амброузом свадьбы, в которой говорилось «МОЛОДЕЦ, ПАЙК», — может, это был какой-то хитрый код? Но потом Альма вспомнила, что Дэниэл Таппер был женатым человеком и у него был полный дом детей. По крайней мере, так ей рассказывал Амброуз. Впрочем, все это не имело значения. Видимо, люди могли существовать в нескольких разных обличьях, причем примеривая их все одновременно.

А его мать? Знала ли об этом миссис Констанс Пайк? Не это ли она имела в виду, когда писала, что, возможно, «благочестивая супружеская жизнь излечит его от пренебрежения моралью»? Почему Альма внимательнее не прочла то письмо? Почему не пустилась по следу? Как она могла не заметить такое ?

После ужина женщина некоторое время ходила по комнате. Она ощущала какую-то раздвоенность, отсутствие почвы под ногами. Ее охватило ненасытное любопытство — всепоглощающая потребность знать , отполированная до блеска гневом. Не в силах сдержать себя, она вернулась во флигель. Вошла в типографию, которую столь тщательно (и за немалые деньги) оборудовала для Амброуза три года тому назад. Все станки теперь были накрыты чехлами, мебель тоже. Она снова отыскала дневник Амброуза в верхнем ящике стола, там, где его оставила, когда в прошлый раз читала, отыскивая разгадку его поведения, но ничего не почерпнула. Открыла его на случайной странице и прочла образчик знакомой бессмысленной околесицы:

« Нет ничего, кроме УМА, и им движет ЭНЕРГИЯ… Чтобы не затемнять день и не сверкать ложным блеском… покончи со всем внешним, покончи со всем напускным! »

Альма закрыла книгу и грубо фыркнула. Читать этот бред было невыносимо. Ну почему этот человек не мог говорить прямо ?

Она вернулась в свой кабинет и достала из-под дивана портфель. На этот раз она рассмотрела его содержимое более внимательно. Это было занятие не из приятных, но она чувствовала, что должна это сделать. Она прощупала края портфеля, в поисках потайного кармана или чего-то, что ускользнуло от нее при первом рассмотрении. Перерыла карманы поношенного коричневого вельветового пиджака Амброуза, но нашла лишь огрызок карандаша.

Потом она снова пересмотрела рисунки: три чудесных наброска растений и несколько дюжин непристойных изображений одного и того же молодого, прекрасного юноши. Она задумалась, нельзя ли найти какое-то иное объяснение, прийти к другому выводу, но нет — портреты были слишком откровенными, слишком чувственными, слишком интимными. Другого объяснения быть не могло. Перевернув один из набросков, Альма заметила, что на обороте что-то написано красивым и, изящным почерком Амброуза. Слова запрятались в углу, как едва различимая подпись. Но это была не подпись. Это были два слова, написанных строчными буквами: завтра утром . Альма перевернула еще один набросок и увидела там же, в нижнем правом углу, те же два слова: завтра утром . Один за другим она перевернула все рисунки. И на каждом была та же подпись, сделанная знакомым изящным почерком: завтра утром, завтра утром, завтра утром…