Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Рано утром, когда обер-гофмаршал двора Левенвольд собирался ехать во дворец, его адъютант доложил ему, что какой-то странного вида старик непременно хочет его видеть.

— Старик, какой старик? — удивленно спросил Левенвольд.

Адъютант объяснил, что старик одет в какой-то длинный балахон, но, по-видимому, очень дорогой, что у него длинная борода и высокая шапка и называет он себя каким-то стольником.

Это заинтересовало Левенвольда, и он приказал принять.

Через несколько минут он вышел в приемную. Навстречу ему двинулся высокий худой старик, с тощей, но длинной бородой, в длинном боярском парчовом кафтане, отороченном соболем, с большой палкой в руках.

Старик с достоинством, низко, в пояс поклонился обер-гофмаршалу и остановился. Обер-гофмаршал был учтивый человек. Он ответил на поклон странного посетителя низким придворным поклоном и с совершенной вежливостью спросил, кого он имеет честь принимать в своем доме.

Старик стольник гордо закинул голову и с важным видом ответил:

— Холопишко милосердной государыни, боярин Илья, сын Петров, по прозванию Кузовин, бывший стольник блаженные памяти царя Иоанна Алексеевича, родителя ныне благополучно царствующей государыни Анны Иоанновны.

Проговорив эту речь, боярин погладил рукой свою тощую бороду и важно ждал ответа.

«Старый слуга отца императрицы, всеми забытого Иоанна, — подумал Левенвольд. — Императрице наверное будет приятно увидеть его. Так мало помнят и говорят об ее отце, его совсем заслонил царь Петр… Считают царской дочерью принцессу Елизавету, а Анну Иоанновну только императрицей».

Все эти мысли мгновенно промелькнули в голове хитрого царедворца.

— Эй, — крикнул он, — кресло боярину!

В одну минуту под боярина подскочило широкое удобное кресло.

— Я очень рад случаю, — продолжал гофмаршал, — видеть верного слугу великого и достохвального царя Иоанна Алексеевича, родителя нашей всемилостивейшей императрицы… Боярин может приказывать своему слуге.

Польщенный и к тому же уставший, Кузовин с удовольствием опустился в удобное кресло.

— Ныне у вас, боярин, — начал он, — пошли новые обычаи. В мое время николи не бывало того, чтобы кто препоны чинил, ежели боярин или стольник захочет увидеть пресветлые царские очи. Ныне не то пошло. Говорят, надо позволения просить, у кого и назвать не умею. Только вот указали мне на тебя, боярин, не обессудь старика. Дай мне увидеть царицыны очи. А на ласке спасибо. Там мои людишки привезли для тебя двадцать соболей редкостных, боярин, таких, чай, и у самой царицы немного найдется.

Левенвольд смутился.

«Что он, подкупить меня хочет, что ли», — подумал он. но, взглянув на благородное лицо Кузовина, решил, что, должно быть, таков был обычай в «Древней Руси», и ответил:

— Да, боярин, многие хотят повидать императрицу, всякие есть, да не всякого допустить можно.

— Верно, верно, — подтвердил Кузовин, — воистину положи меня, сколько расплодилось теперь этих самых чертей зам…

Боярин поперхнулся на слове, вовремя спохватившись, что Левенвольд тоже заморский черт…

— А ваше желание я готов исполнить хоть сейчас, — продолжал Левенвольд. — Мы вместе можем ехать во дворец, там я доложу о вас, и всемилостивейшая государыня наверное не откажет принять вас.

«Государыня теперь хандрит. Это чучело, быть может, позабавит ее немного. Я предупрежу герцога. Он будет благодарен мне».

Повеселевший при этих мыслях, Левенвольд сам помог подняться с кресла старому боярину.

Выйдя на крыльцо, Левенвольд еще больше был поражен: Кузовин сел в карету, запряженную шестеркой лошадей. Впереди в остроконечных шапках стояли два вершника, сзади несколько человек вооруженных саблями конных слуг.

Левенвольд только пожал плечами.

Встречные в изумлении останавливались, когда видели скакавших вершников, громко кричавших:

— Гей-гей! Дорогу боярину!

Экипажи торопились свернуть в сторону, и с шумом и криком неслась по улицам столицы карета боярина.

А за нею по двое в ряд, гремя саблями, на красивых буланых конях несся отряд его людей.

Старый стольник действительно не пожалел заветной кубышки, чтобы не уронить своего достоинства. И костюмы, и кони, и экипаж стоили ему немалых денег.

Шумный поезд остановился у ворот дворца.

Боярин с помощью слуг вылез из экипажа и с непокрытой головой направился ко дворцу.

Левенвольд попросил старика подождать в первой приемной круглой зале, а сам поспешил к Бирону.

Бирона он застал в стеклянной галерее, выходившей окнами на Неву, галерея соединяла внутренние покои с церковью, где в настоящую минуту была государыня у обедни.

В немногих словах Левенвольд передал герцогу о посещении Кузовина, очень живо описал его самого, его манеры и его выезд, так что даже по губам Бирона скользнула тень улыбки.

— Очень хорошо, — произнес он, — я ручаюсь, императрица не откажет ему в приеме. Проведите его в аудиенц-залу.

Левенвольд поклонился.

Кузовин ни одной минуты не сомневался, что государыня с радостью примет его.

Его привели в аудиенц-залу, где уже было довольно много народу. Там собрались все те, кто просто желал представиться императрице, показаться на глаза Бирону и вообще напомнить о своем существовании. Это были частные аудиенции, так сказать, запросто. Императрица после обедни иногда посвящала им полчаса-час. Бывали здесь и приезжие из провинции знатные дворяне.

Кузовин с любопытством оглянулся вокруг, еще с большим любопытством глаза всех присутствовавших обратились на него. Седая борода, боярская одежда, все это так странно выделялось среди европейских костюмов придворных и представлявшихся.

Блестящие мундиры, камзолы, с золотыми и из драгоценных камней пуговицами, открытые шеи дам, украшенные жемчугами и бриллиантами — все это ослепило старого боярина.

Нарядная толпа весело шумела. Хотя разговоры велись вполголоса, но были очень оживленны. Слышался тихий смех. На Кузовина смотрели, даже не стараясь скрыть своего насмешливого любопытства.

— Откуда это чучело? Кто он? Да разве вы не видите, что его еще сто лет тому назад забыли похоронить…

Такие и подобные фразы то здесь, то там слышались в толпе. Но Кузовин в первое время до того был ошеломлен новой обстановкою, что ничего не слышал и не замечал нескромных, любопытных взглядов.

«Господи, — думал он, — а это холопы, видно», — и он с удивлением смотрел на лакеев в красных с золотом камзолах, в напудренных париках, в белых чулках и туфлях.

Медленно и внимательно осматриваясь вокруг, он вдруг остановился неподвижно, с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами.

То, что он увидел, превзошло все его представления и ожидания.