Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

При частых посещениях Волынский не мог не заметить, как сильно в последнее время пошатнулось здоровье императрицы. Она еще больше обрюзгла и пожелтела, часто, слушая доклад, вдруг хваталась рукой за сердце.

Вместе с тем она становилась все подозрительнее и раздражительнее. Ласковая и доверчивая сегодня, завтра она была неузнаваема. Все это видел Волынский и смелее повел свою игру.

Он постарался заручиться вниманием и доверием малого двора, что ему было очень легко.

Принцесса Анна и принц Антон не были избалованы вниманием. Зная подозрительность Бирона, придворные избегали выражать им особое почтение и ограничивались только чисто официальными отношениями.

Волынский, считая себя уже почти недоступным для Бирона, начал открыто выражать самую глубокую преданность матери будущего императора.

Принц и принцесса были ему за это искренно признательны — это поднимало их значение в придворных сферах.

Заручившись на всякий случай благоволением со стороны Брауншвейгской фамилии, Волынский не упустил из виду и цесаревну Елизавету. Это было уже опаснее. Императрица всей душой ненавидела цесаревну, ненавидела ее за молодость, здоровье, красоту, за то, что Елизавета была любима народом, за то, что сам герцог всегда обращался с нею очень осторожно, наконец и главным образом за то, что инстинктивно боялась ее, сознавая, что в глазах народа дочь Великого Петра имела больше прав на русский престол, чем герцогиня Курляндская.

Но ослепленный Волынский не побоялся и этого. Он открыто посещал цесаревну в ее дворце у Летнего сада и сохранял прекрасные отношения с веселым и живым Германом Лестоком, уже двенадцатый год бывшим лейб-медиком цесаревны.

В голове Волынского роились грандиозные планы. Императрица недолговечна. Лесток, видевший ее недавно, клянется, что она не проживет и года. Волынский хотел бы сыграть роль Меншикова, возведшего на престол Екатерину.

Мало-помалу вокруг Волынского собирался кружок единомышленников: президент коммерц-коллегии граф Мусин-Пушкин, обер-штер-кригскомиссар Андрей Хрущев, архитектор Еропкин и другие. Особенную пользу Артемию Петровичу приносила дружба его с кабинет-секретарем императрицы Эйхлером.

И никогда герцог не был в таком бешенстве, как теперь.

На его неоднократные намеки на удаление Волынского императрица не обращала никакого внимания. План женитьбы Петра на Анне Леопольдовне потерпел неудачу.

Ему казалось, что его приказания уже не так быстро исполняются, что его приемные пусты, что прежнее раболепство перед ним исчезло. Он свирепел все больше. Подозрительность его возрастала с каждым часом. Он тоже видел, что императрица не долговечна, и был занят мыслью, как и чем утвердиться в России после ее смерти.

Лучшим и вернейшим путем было бы женить своего сына на принцессе Елизавете. Эта мысль глубоко запала в его душу. Но надо торопиться и торопиться.

А Волынский между тем не терял времени. Он поднес императрице записку: «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел».

Рассуждение было принято благосклонно;

Волынский теперь весь ушел в подготовления к празднествам.

Императрица немного оживилась и с большим интересом слушала доклад Волынского.

Видя настроение императрицы, все близкие к ней придворные наперебой старались выдумать что-либо позабавнее. Но всех больше угодил государыне камергер Татищев.

Подхватив фразу государыни о том, что она женит шута князя Голицына на калмычке Авдотье Ивановне Бужениновой, он предложил соорудить для молодых на Неве дворец изо льда и устроить потешную свадьбу, как бывало при Петре.

Императрица ухватилась за эту мысль. Сейчас же под председательством Волынского была учреждена особая маскарадная комиссия для скорейшего приведения сего в исполнение, тем более что наступившая зима была очень сурова.

Волынский немедля пригласил академика Крафта, которому и поручил разработать проект дворца. Место для него было выбрано между Адмиралтейством и Зимним дворцом, куда императрица уже переехала при наступлении холодов из своего Летнего дворца. Но этого было мало. Желая еще более угодить государыне и представить ей всю необъятность и разнообразие ее империи, Волынский решил выписать представителей инородцев, подвластных России, которые должны были принять участие в торжестве, в национальных костюмах плясать и петь свои национальные песни и за свадебным столом есть национальные кушанья.

Императрица с восторгом отнеслась к этому предложению, и вот полетели указы: «Указали мы для некоторого приуготовленного здесь маскарада выбрать в Казанской губернии из татарского, черемисского, мордовского и чувашского народов, каждого по три пары мужеска и женска полу пополам, и смотреть того, чтобы они собою были не гнусные, и убрать их в наилучшее платье, со всеми приборы по их обыкновению и чтобы при мужском поле были луки и прочее их оружие и музыка, какая у них употребляется, а то платье сделать на них от губернской канцелярии, из казенных наших денег…»

Такие же указы были отправлены в Архангельск, и в Малороссию, и в Сибирь, и во все концы обширнейшей Руси. При таких условиях, среди интриг, тревог, надежд, опасений и лихорадочных необычайных приготовлений к невиданным на Руси празднествам наступил 1740 год.

Но все эти волнения высших сфер мало отражались на жизни среднего обывателя. Общество до такой степени привыкло за десять лет к царившему произволу, что не верило уже в возможность лучших условий.

Когда до широких кругов доходили слухи о борьбе Бирона с Волынским, то, естественно, симпатии всех были на стороне Волынского, но вместе с тем никто не допускал возможности падения всемогущего фаворита.

Не верили этим слухам и в семье несчастного Кочкарева. Женщины совсем упали духом, видя, как бесплодно проходят день за днем, неделя за неделей.

Куманин часто приезжал к ним. Старый боярин подолгу совещался с ним, представлял в его распоряжение все свои деньги, чтобы, если возможно, действовать хоть подкупом. Он сам пробовал ездить во дворец, хлопотать за Артемия Никитича, но при первом же намеке ему приказали молчать, а герцог через своих приближенных дал ему понять, что его самого легко могут выслать из столицы. Астафьев не раз хотел повидать генерала Густава Бирона, но тот не допускал его к себе. Куманин объяснял это тем, что командир слишком добр, а в этом случае бессилен, и ему тяжело отказывать несчастному отцу.

Сеня заходил изредка. Он разделял их горе и был удручен еще и тем, что до сих пор не получил никакого известия от Эйлера.

Тредиаковский несколько раз виделся с ученым, но Эйлер объяснил ему, что к герцогу теперь опасно подступиться, надо переждать.