Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Не глядя ни на кого, Миних твердым и быстрым шагом прошел через приемную.

— Вон Черкасский, канцлер, — продолжал офицер, указывая на высокого, полного, с надменной осанкой человека в генеральском мундире. — А это, посмотри, сам принц Антон Брауншвейгский, видишь, в углу, этот бледный с бегающими глазами… А Волынского нет.

Но едва произнес он эти слова, как в открытую дверь приемной гордой поступью, с высоко поднятой головой вошел кабинет-министр, обер-егермейстер, генерал-аншеф Артемий Петрович Волынский.

Небрежным кивком ответив на поклоны присутствовавших, он прямо прошел к князю Алексею Михайловичу Черкасскому, лицо которого расплылось в радостную улыбку, и вступил с ним в оживленный разговор.

Один за другим входили и выходили вельможи из кабинета герцога.

Время шло. Вдруг Сеня остолбенел. Он не верил своим глазам. В дверях приемной показался Василий Кириллович Тредиаковский.

Как он попал сюда?

А попал он чрезвычайно просто. После отъезда Сени он решил, что теперь самое удобное время пожаловаться герцогу на самоуправство кабинет-министра.

"Сене дана приват-аудиенция, — думал он, — я поеду тоже, Сеня уже имел с герцогом конверсацию обо мне, это поможет. Сошлюсь на него".

И, недолго раздумывая, он собрался, взял извозчика и приехал во дворец.

Но каков оыл его ужас, когда он увидел, что попал не на приват-аудиенцию, а на настоящий прием у герцога. Он готов был бежать назад, но когда увидел в углу своего ненавистного врага, оживленно беседовавшего с князем Черкасским, то проклял самую минуту, когда пришла ему в голову безумная мысль ехать сегодня к Бирону. Он хотел уже обратиться в постыдное бегство, но, на его беду, в это мгновение Волынский повернулся и увидел бедного пиита. Этот взор был взором Медузы.

Тредиаковский окаменел и остался на месте.

Черкасский взглянул по направлению взгляда Волынского и, смеясь, произнес:

— А, это наш преострый пиит.

Все обернули голову к несчастному Василию Кирилловичу.

Слова, произнесенные князем, мгновенно пробудили в Волынском унизительное воспоминание.

Не помня себя, он сделал шаг к Тредиаковскому и грозно спросил:

— Ты зачем здесь?

Тредиаковский до такой степени растерялся, что не мог произнести ни слова.

— А, ты не отвечаешь? — грозно продолжал Волынский, наступая на него.

Все вокруг притихли.

— Артемий Петрович, ради Бога, ведь ты в покоях герцога, — прошептал Черкасский, хватая Волынского за рукав.

— Князь, оставь меня, — резко, освобождая руку, произнес Волынский и в ту же минуту, теряя всякую власть над собой, неистово закричал:

— Вон! — и, подняв свою трость, ударил Тредиаковского.

Сеня только ахнул, закрывая лицо руками. Василий Кириллович, шатаясь, молча направился к двери.

— Эй, люди! Возьмите его под караул, — неистово закричал Волынский.

Чьи-то руки схватили Тредиаковского и куда-то поволокли.

Но в эту минуту на пороге кабинета вдруг появилась стройная фигура герцога. Все замерли и наклонили головы. Каменное лицо его было спокойно, как всегда. Одним взглядом охватил он присутствовавших и, очевидно, сразу понял, что здесь произошло.

Дверь сейчас же закрылась. Через несколько мгновений из кабинета герцога вышел дежурный и, подойдя к Волынскому, почтительно поклонившись, произнес:

— Его светлость приказали доложить вашему превосходительству, что вы можете не утруждать себя ожиданием. Его светлость вас сегодня не примут.

Кругом царила тишина. Присутствовавшие словно боялись дышать.

Лицо Волынского было ужасно. Но он скоро овладел собой.

— Передай его светлости, — сказал он, — что я не в потере.

И, круто повернувшись, он вышел из приемной.

Дошла очередь и до Сени, с глубоким волнением переступил он порог кабинета страшного герцога и, низко поклонившись, остановился.

— Подойди ближе, — услышал он сухой, но не гневный голос Бирона.

Он подошел.

Среди просторного кабинета стоял герцог, и его каменное лицо не выражало ни ласки, ни участия, когда он начал говорить:

— А, я рад тебя видеть, я велел привезти тебя к себе, чтобы сказать, что завтра я представлю тебя императрице.

— О, ваша светлость, жизнью благодарю, — взволнованно ответил Сеня.

Герцог пристально взглянул на него и тотчас же отвел глаза.

Было что-то в лице Сени, что как-то странно смущало герцога.

"Обидеть его, словно обидеть ребенка", — неясно мелькало в его голове.

Сеня стоял перед ним. Все лицо его сияло. Большие глаза с такой доверчивостью, с такой благодарностью смотрели на герцога, что ему становилось неловко под их взглядом.

— Да, — не глядя на Сеню, продолжал он, — завтра императрица хочет устроить у себя праздник в честь… — герцог не кончил. — Так вот я подумал, что ее величество может позабавить твоя птица и твой снаряд. Понял?

Странное дело, в то время как Сеня свободно стоял перед герцогом и, по-видимому, нисколько его не боялся, герцог словно чувствовал себя стесненным, словно избегал взглянуть в эти открытые, правдивые глаза.

— Так вот, — закончил герцог, — будь готов. Пройди к обер-гофмаршалу Левенвольду. Он скажет тебе, когда и куда ты должен явиться. Конечно, прежде всего ко мне. Но помни, — тоном угрозы добавил он, — чтобы ни одна душа не знала о твоих махинациях.

Непонятное волнение овладело герцогом. Ему вдруг показалось, что над его головой зашумели большие черные крылья. Ему стало трудно дышать. Он побледнел. Но прошло мгновение, и это странное чувство исчезло.

— Так помни, никому! — повторил он, близко подходя к Сене.

Сеню испугало грозное выражение этого застывшего лица.

— Клянусь! — невольно отступая на шаг, произнес он. Герцог провел рукой по своему лбу.

— Это хорошо, — сказал он, — не надо ли тебе чего?

Сеня мгновение колебался и потом, протягивая руки к герцогу, прерывающимся голосом заговорил:

— Ваша светлость, там… Кабинет-министр Волынский избил пиита Тредиаковского. Тут же, у вас, ваша светлость, он уже избил его на днях. Тредиаковский хотел искать правосудия у вашей светлости.

Герцог, не прерывая, слушал Сеню.

— Кабинет-министр Волынский понесет должное, — сказал он, когда Сеня кончил.

Он сказал это таким, как показалось Сене, страшным голосом, что тот внутренне содрогнулся за участь Волынского.

Но что было за дело Сене до всяких интриг? Он плохо понимал их суть. Своим делом он считал чудное изобретение, любовь к Вареньке и хлопоты за Кочкарева, а теперь и за Василия Кирилловича.

Его ясные глаза с недоумением смотрели на мир. Ведь все люди добры, почему же столько зла среди них, казалось, говорили они, ежели бы каждый хоть малость уступал другому, легко и радостно жилось бы на белом свете.