Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

— Дайте мне ее! Дайте мне ее! — причем всеми силами старался поймать какую-нибудь из них за хвост, но они летали довольно высоко, и это ему не удавалось.

А сам изобретатель с тяжелым сердцем смотрел на это дикое веселье, и ему было обидно, что в его изобретении ничего не увидели, кроме праздной забавы.

Но он ошибался. Среди этой толпы были два человека, которые понимали, что эта машина не пустая забава, что это начало великого дела и может быть страшным оружием против врагов.

Эти два человека были смертельные враги: Бирон и Волынский.

И когда взоры их случайно встретились, они поняли друг друга.

"Нет, — подумал Бирон, — ты не вырвешь у меня этой машины. Ты еще не знаешь, что будет в моих руках".

Полет птиц делался медленнее, и, словно повинуясь таинственному зову, они прилетели к тому месту, откуда начали свой полет.

Императрица велела позвать изобретателя, расспросила подробно, кто он и откуда, допустила его к руке и милостиво обещала ему не забывать его.

— Отдай мне птицу, — кричал Карл.

— Ваша светлость, — обратился к нему Сеня, — за те благодеяния, кои оказал мне ваш светлейший отец, за честь и счастье почту поднести вам сей ничтожный дар.

Герцог отвернулся. Императрица была, по-видимому, очень довольна. Карл сейчас же захватил обеих птиц и потребовал, чтобы Сеня научил его, как пускать их. Сеня тут же объяснил ему, и, к своей величайшей радости, Карл несколько раз пускал своих волшебных птиц.

— Но это еще не все, ваше величество, — наклонясь к государыне, произнес Бирон.

— Может ли быть что чудеснее? — возразила Анна.

— Он сам может летать, — ответил герцог.

— Да ты не шутишь ли, герцог? — с удивлением произнесла государыня.

— Вы сами можете убедиться в этом, ваше величество, — проговорил Бирон, — если соблаговолите пройти в манеж.

Императрица тотчас изъявила свое согласие, и все общество направилось в манеж, соединенный с дворцом теплой галереей.

Сеня приготовился. У всех невольно захватило дух, когда он бросился с высоты. Анна Леопольдовна слабо вскрикнула, а Елизавета закрыла глаза.

Но когда Сеня плавно стал летать вокруг всего манежа, наблюдавшими овладел такой восторг, что его не могло сдержать даже присутствие самой императрицы. Раздались бурные рукоплескания, неистовые крики. Сама Анна Иоанновна стала махать платком. А Сеня спокойно и уверенно летал, то поднимаясь, то опускаясь, пока не выбился из сил. Тогда он медленно опустился на арену.

Волынский был бледен.

— Ваше величество, — воскликнул он, — это великое и… страшное изобретение!

— Мы не малые дети, — сухо ответила императрица, — мы и без твоей указки понимаем не хуже тебя.

Она сама действительно поняла или, вернее, почувствовала, что это уже не простая игрушка. Что из этого может выйти что-то очень значительное и что это требует большого внимания.

Стоявший возле императрицы князь Куракин произнес:

— Вот бы к армии таких летунов.

— А ведь ты прав, Александр Борисович, — живо отозвалась императрица. — Действительно, чего лучше держать таковых летунов при армии? Они всякого врага, всякую крепость высмотрят. Жаль, что нет сегодня Миниха, — продолжала она, — но это ничего. Герцог, мы учредим особую по сему комиссию под твоим председательством, пригласим Миниха, брата твоего, Остермана… Ну, там видно будет кого еще. Да Артемия Петровича…

Бирон был взбешен. Тайна попадет в руки его врагов.

"Никогда!" — решил он, но ответил с поклоном:

— По оному вопросу вашему величеству будет всеподданнейше доложено.

— Однако, — произнесла государыня, — приведите ко мне сего юношу.

"Вот когда настал решительный момент", — подумал Сеня, весь дрожа, глядя на милостивое лицо императрицы.

— Мы хотим наградить тебя, не в пример прочим, — торжественно начала она. — Да, ты изобрел не только забавную махину, но вместе с тем и дело государственной важности, как о том свидетельствует и его светлость. Поелику ты заслужил награждение. Скажи, чего ты хотел бы, а мы рассудим.

"О, мой ковер-самолет, моя сказка! Куда взлетел ты, поповский сын!"

Колени Сени задрожали, крупные слезы потекли по его бледному лицу, и он упал к ногам императрицы…

— Государыня всемилостивая, мать наша, — задыхаясь, говорил он, — все твое, и я твой и не то еще сделаю, тебя ради и его светлости, что вознес меня превыше заслуг моих, не надо мне денег… Милосердная государыня, сделай счастливым меня в сей день, когда впервые узрел я тебя. Прости! Прости! Государыня! — рыдая, твердил Сеня.

— Кого простить? Тебя? Ты разве виновен пред нами? — с недоумением спросила императрица.

— Нет, государыня, нет, не меня, — сдерживаясь, начал Сеня, — прости того, кто как отец был для меня, без кого сгиб бы я…

— Кто же он такой, за кого ты просишь, и чем он виновен? — спросила императрица.

— Невинно страдает он, государыня! Богом клянусь, невинно, — горячо заговорил Сеня, — это боярин мой Артемий Никитич Кочкарев.

При этом имени Бирон пристально взглянул на Сеню. Императрица сморщила лоб.

— Постой, постой, — сказала она, — я что-то помню эту фамилию, — Кочкарев, Кочкарев…

— Это бунтовщик, ваше величество, что покушался на Бранта, — резко заметил Бирон.

— А, да, — улыбаясь, промолвила императрица, — тут уже один бунтовщик помилован, что тоже Бранта убить хотел. Помнишь, герцог, этот боярин, что мхом порос.

— Ваша светлость, — не вставая с колен и молитвенно складывая на груди руки, глубоким голосом начал Сеня. — Свидетель Бог, я никогда не лгал, я почти все время был близ Артемия Никитича и поцелую крест, что невиновен он.

— Что ж, где он теперь? — спросила императрица.

— У генерала Ушакова, — ответил Бирон.

— А, — равнодушно произнесла государыня, — ну что же, повинился?

Герцог не хотел лгать. Он только сегодня утром получил донесение Ушакова, что ни Кочкарев, ни Астафьев не винятся и последний все буйствует.

— Нет, он упрям, — ответил герцог.

— Вот, видишь, бывает и облыжно, — заметила императрица, — ну, так как же, герцог, а? — уже с заметным нетерпением добавила она.

— Прости, прости, отец! — вдруг громко закричал Карл, подбегая к герцогу. — Прости, он мне птиц подарил, он мне и крылья подарит, — кричал он, — ведь подаришь, подаришь? — обратился он к Сене.

— О, ваша светлость, что хотите, — проговорил Сеня.

— Бог глаголет устами младенца, — проговорила вдруг торжественно Анна, — мы прощаем.

Герцог не особенно был поражен этим. Положение его за последнее время снова окрепло. Кузовин был уже прощен императрицей. Что могла ему прибавить смерть старика, уже измученного пыткой и ни в чем не сознавшегося?

Он низко наклонил голову перед императрицей и потом, обратясь к Сене, произнес: