Станислав Росовецкий - Самозванец. Кровавая месть

Пан Ганнибал убрал палаш в ножны и подбоченился.

— Что, святой отец, опять тебя казаки из шубы вытряхнули?

— А? Нет, я сам оставил. на телеге у Федка. Просто мне рядом с тобой, пане. и с твоим Тимошем. спокойнее, чем среди этих схизматиков.

— Мещанин наш для исповеди уже не годится. Вон Тимош обыскал бедолагу. Сейчас расскажет.

— Позволь и мне посмотреть, сиятельный пане ротмистр. Я слушал лекции на медицинском факультете в Болонье.

— Да бога ради! А ты пока докладывай, Тимош, не тяни!

— А? Что, пане ротмистр? — Тимош с трудом оторвал выпученные глаза от монашка, что твой пес, со всех сторон обнюхивающего труп. — Странно оно как-то, говорю. Помер неизвестно от чего, однако ему помогли помереть, конечно. Потому как ограблен. По-дурацки, я извиняюсь, его ограбили. Будто сорока орудовала.

— Что ты несешь? Опомнись!

— Я извиняясь, пане ротмистр, да только это сущая правда. Грабитель или грабители (не знаю, сколько их было) позарились только на блестящие вещи. Кольцо с руки стянули, крестик с шеи. Сабельку его плохонькую из ножен вытащили и унесли. А зачем было, спрашивается, вытаскивать? Вот ты, Бычара, ты как поступил бы?

— Да понятно как, — ухмыльнулся казак. — Снял бы пояс со всем добром, к нему подвешенным, — как же еще? И уж не оставил бы на покойнике этот славный кунтуш.

— Молчать, невежды!

Пан ротмистр поднял правую бровь домиком, а Тимош и Бычара изумленно переглянулись. Монашек вытер руки о полу славного кунтуша, неторопливо поднялся с колен и встал так, чтобы кони всадников прикрывали его от леса. Только тогда продолжил — неторопливо, глядя мимо собеседников, будто рассматривая что-то в самом себе:

— Дело в том, что только что услышанный мною диалог невежды и грабителя не касается главного для всех нас сейчас. Как погиб Хомяк? Обделался он, когда уже умирал, penis стоит. Умер от разрыва головных сосудов, произошедшего от излишнего прилива крови к голове.

— Пенис? — переспросил Тимош.

— Стручок, ну, член стоит у него, у мертвого, — дошло, наконец? Прав оказался Лезга, слух ему Господь даровал и вправду отменный. Хохотал Хомяк перед смертью и умер от хохота. Потому что защекотала его до смерти какая-то лесная сволочь. Я думаю, что сейчас этамерзкая тварь прячется где-то рядом, ждет, когда мы уйдем. А поскольку она с трупом еще не успела наиграться, то пойдет за нами, если мы несчастного заберем с собою. Поэтому я на месте сиятельного пана ротмистра бросил бы Хомяка здесь, на месте, и не позволял бы почтенному пану Бычаре снимать с него кунтуш или сапоги. Кто знает, не рассердит ли это некрещеную тварь-убийцу?

— Да чтобы я, Ганнибал из Толочин Толочинский, герба Топор, ротмистр его величества короля Стефана Батория, земля ему пухом. — Побагровевший пан Ганнибал закашлялся, потом продолжил уже сипло: — Чтобы я оставил труп воина из своего отряда, испугавшись какой-то лесной нечистой силы? Да не бывать тому, черноризец!

Монашек пожал узкими плечами:

— Осмелюсь напомнить храброму пану ротмистру, что он обещал доставить меня к царевичу Деметриусу безопасно, а со мною — и послание от святейшего отца нунция Рангони, куда более важное, чем моя ничтожная жизнь. Что же касается тела этого схизматика, то ведь началась война, а на войне, тем более в таких глухих местах, останки многих и лучших христиан остаются не погребенными. К тому же…

— Смотрите, да смотрите же… — захрипел вдруг Тимош.

Не было нужды Ганнибалову оруженосцу и показывать, куда стоило его спутникам посмотреть. Ибо в двух саженях от головы резко отшатнувшегося и едва не вставшего на дыбы Джигита вдруг закачалась дубовая ветка. Так внезапно и резко закачалась, будто только что спрыгнуло с нее невидимое, однако достаточно увесистое существо.

Сопун, повисший на Змее, и хмурый мертвец Серьга брели проселком довольно долго, как показалось Змею, к пешим переходам непривычному. Наконец, Сопун прохрипел:

— Здесь. Налево, между кустами…

И в самом деле, когда старый Серьга раздвинул кусты можжевельника, обнаружилась еле заметная, вроде звериной, тропка, которая и привела к

березовой рощице. Мертвец, не теряя времени, тут же принялся валить молодые березки кругом, верхушками в середину, а Сопун и Змей присели отдохнуть. Когда закончил мертвый батька работу, спросил Сопун почтительно:

— А кому из нас вызывать Лесного хозяина — мне или тебе, батя?

— Я думаю, что мне сподручнее. Лесной хозяин — мой давний знакомец, это раз. А если станет душу за свою услугу требовать, так тебе, сынок, свою лучше поберечь. Я ведь душу и без того давно загубил, а как принялся мертвецом по белому свету шататься — о чем разговор? Это два.

— Тебе виднее, батя.

Тогда мертвец встал в середину круга на верхушки березок, гулко откашлялся и завопил утробно:

— Лесной хозяин! Пришел я, Серьга, к тебе с поклоном, вспомни, великан, со мною дружбу!

Недолго пришлось ждать из лесу ответа. До того день разгорался теплый, погожий, а тут сразу же пахнуло холодом. Вроде как вихрь промчался верхушками окрестных дубов и березок, а там и весь темный лес зашумел. Затем на севере раздался треск сучьев, глухие удары тяжелой поступи, и явились над верхами самых высоких дубов голова и плечи великана, неуклонно приближающегося к рощице.

Голова круглая, непокрытая, глаза голые, без бровей и ресниц, так и блестят, борода и волосы на голове зеленые. Когда остановился великан с дальней стороны святого круга из березок, увидели путники, что одет он будто обыкновенный крестьянин, вот только бараний полушубок на нем подпоясан широким красным кушаком и с левой полою, запахнутой на правую, а не наоборот, как у добрых людей.

Едва успели путники обсмотреть великана, как он гаркнул — и столь громко, что с дубов и с березок слетели еще не упавшие желтые листья, Сопун присел, а из Змея посыпались красные искры, оба оглохли на время, и только Серьга, неподвижный, как старинный каменный истукан, услышал и понял все, о чем оповестил своих гостей рассерженный леший. А Лесной хозяин рассердился, что потревожили его на пороге зимы, когда готовится он уйти на зимовку в теплые подземные палаты.

— Не вели казнить, вели миловать, Лесной хозяин, — загудел в ответ мертвец. — Не осмелились бы мы тебя потревожить, если бы не несчастье у нас. Сожгли злые вороги наш хутор, ограбили напрочь, а весь мой род замучили — вот только старший сын мой, Сопун, из колодца-могилы выбрался и со мною еле прибрел.

Тогда вдруг уменьшился Лесной хозяин до роста своего собеседника, и только для изумленных глаз зрителей, не успевший разглядеть это превращение, повис на какое-то мгновение в воздухе размытый и прозрачный силуэт великана. А Лесной хозяин закричал уже не столь оглушительно, однако же громко, потому что тихо говорить он просто не умел: